Канифа читал другую запись:

– Вот это вроде бы важно. – Он повернул к ней лист.

«Почему ты все преследуешь меня, если я блюду свою часть договора – этот живой камень, владеющий мной, как я владею им. Он не знает покоя и не дает покоя мне, и все же мой долг – беречь его. Он сдерживает огонь, но какой ценой?

В день, когда порвутся эти узы, я узнаю ответ. Как бы далеко ни пришлось уйти, я его узнаю…»

– Надо найти этот ее камень, – пробормотала Думаи и тут заметила на полу еще один свиток, упавший вместе с кистью. Она подняла его.

«Скоро снова пройдет комета. Она отметит пятьсот шестой год с того дня в море и даст новую силу моему врагу.

На сей раз она явится в первый день весны двенадцатого года пятого века, чтобы остудить восставшее пламя. Может быть, она покончит с прошлым. Если же нет, я не хочу больше просыпаться».

– Канифа, это оно. – Думаи не сводила глаз с записи. – Тонра пишет, что комета придет в двенадцатом году пятого века – это будущий год – и остудит восставшее пламя. Наверняка это и есть ответ.

– Комета! – Лицо его оживилось. – Комета, поддерживающая равновесие.

– Может быть, отец о ней знает, но если так, этот век огня не навсегда, как и говорил мастер Кипрун. Это колесо, вечно вращающееся колесо. Значит, нам просто нужно продержаться до будущей весны.

– Легко сказать. – Канифа закашлялся. – Думаи, нам нельзя здесь больше оставаться.

Она не стала спорить, поднялась и позвала: «Великая, мы выходим», но Фуртия не откликнулась.

Пока Канифа складывал в мешок ветхие записи, Думаи заново прочесала пещеру, обыскала каждую трещинку, стараясь не замечать, как часто стучит сердце. Вернувшись к Тонре, она со второго взгляда заметила, что та свернулась, словно укрывая что-то своим телом.

Шкатулку.

Работа показалась ей лакустринской – кованое серебро с позолотой, с тонкой гравировкой на крышке. Формой шкатулка напоминала округлый плод. Думаи осторожно сняла крышку – и вот он, камень. Большой, с ладонь, гладкий, как жемчужина, глубочайшей синевы с белым проблеском из сердцевины. Думаи засмотрелась в его глубину как завороженная.

– Канифа.

Он присел на корточки рядом с ней, сказал сипло:

– Вот, стало быть, что она берегла. Что это?

– Не знаю. Заберем?

Подумав, Канифа кивнул:

– Она уже не может его оберегать. Надо узнать, что это и почему она ради него приговорила себя к изгнанию. – Он ущипнул себя за переносицу. – Фуртия летит к нам?

– Я ее позвала.

Думаи долго не решалась взять камень в чашечку ладони. Она чувствовала себя подлой разорительницей могил – но им нельзя было отказываться ни от какого ключа.

Камень нестерпимо холодил даже сквозь подбитую ватой перчатку. Она завернула его в шерстяной лоскут и спрятала в кошель на поясе, крепко стянув и завязав шнурок.

Снизу донесся зловещий гул. Выбравшись с Канифой на уступ, они увидели собирающуюся над потемневшим Ошейником бурю. Тучи свивались над Голюмтаном, весь город опутали горящие нити, и Думаи различила в них вспышки золота.

– Змеи! – выдохнула она.

– Должно быть, боги призвали бурю, чтобы их ослабить. Надо идти вниз самим, Маи, спуститься ниже крыши мира.

– Нам в таком состоянии не осилить спуска.

– Попробуем.

Дрожащая Думаи моргала под ледяными порывами ветра. Солнце, и без того закопченное, окрасилось багровым.

– Хорошо, – процедила она. – Спустимся, насколько сможем, и поищем укрытия.

Связавшись веревкой, они перебрались за перегиб уступа и по льду двинулись вниз. Спуск с горы бывает много опасней подъема, и Думаи не поддавалась напору чувств, приказывавших ей поспешить. «Не дразни гору», – говорила ей мать, а они это и сделали, поднявшись туда, куда залетали лишь боги.

«Фуртия, умоляю, услышь меня. – Думаи вбивала в лед шипы. – Мы здесь скоро задохнемся».

Канифа оступился и сорвался, потянув за собой Думаи. Помогая друг другу, они нащупали новую опору для ног и стали пробираться вдоль каменистого гребня. Скоро крутизна заставила их сесть, не то ветер сбил бы обоих с Бразата. Думаи старалась не заглядывать вперед дальше ближайшего крошечного движения. Она уже не чувствовала ступней в сапогах.

Они обогнули огромный выветренный бугор. Под ним тучи сгустились, сверкнула молния – все на миг засветилось, а потом глухо зарокотал гром.

– Думаи, это змей?

Ветер рванул, не дав ей ответить, отшвырнул к утесу так, что она ударилась головой. Ледяные капли резали лицо, как острые черепки, и Канифа обхватил ее, прикрывая собой.

Они продолжали спуск. На склон, покрытый мягким снегом, выбрались в такой темноте, что собственных ног не разглядишь. Канифу вырвало. У Думаи вырывались изо рта частые белые облачка.

«Кто-нибудь меня слышит?»

Молчание в ее мыслях ревело громче бури.

– Канифа, – проговорила она слабее, чем хотелось. – У меня железо на языке. Кровь из носа идет?

– Немножко. – Он попытался утереть ее своей толстой перчаткой. – У нас не бывает г-горной болезни. Это же мы!

На слабый смешок ушло последнее дыхание, в груди стало больно.

– Просто сильно простыли. – Опустившись в снег, она заткнула за пояс одну секирку, а другую закрепила петлей на руке. – Давай. Придется съезжать. Мы тебя спустим, Кан, все будет хорошо.

Он тоже сел в снег. Думаи вытянула ноги перед собой, оттолкнулась, сдерживая скольжение пятками и секиркой, и они поехали вниз с горы – к городу, лежавшему глубоко под крышей мира. Она воткнула пятки в снег на самом краю спуска, где под снегом проступал каменный лоб.

– Думаи. – Канифа тоже удержался. – Ты не видишь, где бы укрыться?

– Нет. – Сердце било молотом. – Тут так темно. Ничего не соображаю.

Канифа подполз к ней. Едва он потянулся рукой к выступу, раздался треск, и в одно ужасное мгновение она увидела, что ослепшие глаза их обманули. Выступ был не каменным – ледяным, и, когда он откололся от скалы, они сорвались с ним вместе.

Темнота вокруг завыла. Встрепенулись вросшие в тело навыки, и она наугад взмахнула секиркой. Острие взвизгнуло, выбило искры и вцепилось в стену, задержав падение. Веревка тянула вниз, но Думаи каким-то чудом укрепилась, приоткрыла веки и увидела перед собой собственную кисть, обхватившую рукоять.

Канифа висел под ней, держась на одной веревке.

– Канифа! – крикнула она; его вес жестоко оттягивал обвязку на поясе. – Канифа, раскачайся скорей.

– Не могу.

Она в ужасе заглянула вниз. Ее секирка держалась в ледяном выступе. Вглядываясь сквозь метель, она поняла, что Канифа прав: даже будь она в полной силе, не сумела бы раскачать его так, чтобы он достал до скалы под уступом.

У нее дрожали руки и плечи, выворачивались суставы, грозили разойтись ребра. Как она ослабела, живя при дворе! Вызвав к жизни все, что осталось в глубине, она сумела вытянуть из-за пояса вторую секиру и, вскрикнув от натуги, вбила ее в лед. Теперь, если подтянуть обоих, она…

– Думаи, – прохрипел Канифа. – Слушай, Думаи, двоих тебе не вытянуть.

– Нет! Я…

Лед затрещал. Обе руки соскользнули,