Для папы материальные мотивы также крайне редко играли довлеющую роль. Как и Византийский император, апостолик только тогда мог ощущать себя настоящим Римским епископом и преемником св. апостола Петра, когда являлся главой всей Кафолической Церкви, а не только ее западных епархий. Едва ли папу могла заинтересовать военная помощь Византийских императоров – он прекрасно знал состояние дел в Константинополе. Как видим, мотивация обеих сторон была очень сходной, что и обусловило почти трехсотлетние попытки заключения унии.

Конечно же, идея единой, нераздельной и Кафолической Церкви, которую необходимо восстановить, все еще была жива в сердцах современников, и не только в Константинополе. Например, Сербский король св. Стефан Первовенчанный (1196—1228), желая сохранить свою независимость от Эпирского деспотата, одновременно обратился в Рим за подтверждением своего королевского сана и в Никею для получения Сербским архиепископом автокефалии.

Авторитетный историк Церкви так оценивает его поведение: «С точки зрения изучения отношений между Западом и Востоком этот случай представляет уникальный интерес, показывая, насколько еще был жив первоначальный христианский инстинкт в то время и в этой части Европы, где люди мало знали и еще меньше заботились о различиях между двумя Церквами, лелея наивное убеждение, что следует поддерживать нормальные отношения с обоими великими центрами христианства. Этот же инцидент доказывает, сколь ошибочно представлять, что после прискорбного эпизода 1054 г. между двумя Церквами возникло полное разделение, или думать, что после этого все восточное христианство безвозвратно отделилось от западного. Многие пути, которые могли бы привести к взаимопониманию, все еще оставались открыты, закрылись они позднее, по мере нарастания различий в развитии»[976].

Другой эпизод связан с Польским королем Ягайло (1385—1434), которому был подвластен ряд земель с православным населением, и митрополитом Киевским Киприаном (1390—1406). Они в 1397 г. предложили созвать на Руси Собор для объединения Восточной и Западной церквей. Но Константинопольский патриарх Антоний IV (1391—1397) заявил, что такое дело подобает решать Вселенскому Собору, и не на Руси, а в Константинополе[977].

Идею Киприана чуть позже повторил другой Киевский митрополит (правда, не канонический), Григорий Цамбалак (1365—1419), посетивший в 1418 г. Собор в Констанце. Его торжественно встретил папа Мартин V, и они вместе обсуждали состав будущего Вселенского Собора, на котором непременно должна была участвовать вся Кафолическая Церковь, включая восточных архиереев[978].

Еще один яркий пример – династические браки. Понятно, конечно, что зачастую политические соображения довлели над религиозными. Тем не менее существовали границы дозволенного, которые переходить никто не мог. И если царственные персоны безнаказанно для себя переходили из одной религиозной юрисдикции в другую и обратно, то, стало быть, современники не видели в том никакого признака измены своей вере. О браках Византийских императорских домов с царственными особами Германии, Италии, Венгрии и Франции уже писалось выше. Но аналогичные примеры можно встретить и у других христианских народов.

Например, дочь Киевского князя Мстислава Владимировича (1125—1132) Ефросиния Мстиславовна (1130—1186) в 16летнем возрасте вышла замуж за Венгерского короля Гезу II (1141—1162). Затем, не меняя веры путем какойлибо официальной процедуры, она стала матерью двоих сыновей, после чего перебралась в монастырь иоаннитов в Иерусалим. Евфимия Владимировна (1096—1139), дочь Великого князя Киевского св. Владимира Мономаха (1113—1125), также вышла замуж за Венгерского короля Кальмана I Книжника (1095—1116). Однако под конец жизни она вернулась в Киев и приняла монашеский постриг. Илона Сербская (1131—1141) была супругой Венгерского короля Белы II (1131—1141) – очевидное несоответствие конфессиональной принадлежности мужа и жены.

Следующий пример – Сербская королева св. Елена Анжуйская (1236—1314), мать короля св. Стефана Уроша II (1282—1321), урожденная француженка и горячая католичка. Она много строила католических храмов по стране, имела широкую переписку с Римской курией, но при этом оставалась чрезвычайно популярной в народе, и Сербский архиепископ Данило (1271—1272) отдавал должное ее христианскому благочестию и уму. Позднее она была прославлена в Сербии как местночтимая святая. Если уж имперское мышление демонстрировали сербы и поляки, то сколь более яркими красками оно играло в «византийской» редакции[979].

Другое глубоко ошибочное мнение, утвердившееся в литературе, касается якобы имевшей место быть изначально отрицательной оценки греками Римского престола, их активного нежелания в принципе соглашаться на унию. На самом деле это, конечно, не так. Интересный эпизод, раскрывающий состояние умов той эпохи, случился в 1334 г., когда папа Иоанн XXII (1316—1334) направил в Константинополь легатов для ведения переговоров о воссоединении Церквей. В частном собрании патриарх Иоанн Калека решил узнать мнение своего окружения о возможности провести публичный диспут с латинянами. Один из присутствующих, знаменитый историк и философ Никифор Григора, произнес следующую фразу: «Апостол Петр заповедовал Клименту и будущим своим преемникам достопочтимого престола не то, что они захотят, но вязать то, что должно вязать, и решить то, что должно решить. Между тем они, преступив постановления и определения всех святых Соборов, сделали то, что им вздумается, пренебрегая добрым обычаем, получившим силу от царей и учителей Церкви»[980]. Очевидно, он высказал общее мнение.

Как видим, авторитет и особое предназначение Апостольской кафедры никто из византийцев не отрицал, ставя Римским папам и курии в вину лишь то, что те исказили христианское вероучение, традиции и обычаи Кафолической Церкви. Что само по себе являлось весьма спорным утверждением.

Безусловно, в XIII—XV веках авторитет Римской кафедры был очень высок на Востоке. Даже спустя четыре столетия от начала Великого раскола, знаменитый богослов святой Марк Эфесский вошел в состав византийской делегации на ФеррароФлорентийском соборе вовсе не для того, чтобы уличать латинян в их догматических ошибках, а чтобы найти общие точки соприкосновения и способствовать воссоединению обеих христианских Церквей.

Начало организации ФеррароФлорентийского собора, о котором у нас вскоре пойдет речь, рождало надежду на преодоление Раскола. Избрание папы Мартина V Собором уже само по себе предполагало, что в данную минуту Рим не может просто потребовать от византийцев повиновения себе и безоговорочного признания латинских догматов и исповедания веры. Ведь он по факту обязан был повиноваться Собору в вопросах веры. А потому греки вполне естественно допускали (и это было далеко не единичное мнение), будто грядущий Вселенский Собор может пройти под их первенством и латиняне признают правоту греков.