Наставляя сына и передавая ему свой опыт, василевс так говорил об унии: «Сын мой, определенно и достоверно известно нам от самих нечестивых, что их очень пугает, как бы мы не договорились и не объединились с франками, ибо они думают, что если это произойдет, то им будет причинено изза нас большое зло христианами Запада. Так вот о Соборе: пекись и хлопочи о нем, и особенно тогда, когда тебе необходимо запугать нечестивых. Но не предпринимай ничего для того, чтобы осуществить его, потому что я не вижу, чтобы наши были способны найти какойнибудь способ объединения, мира и единодушия, но они стремятся тех обратить к тому, чтобы мы стали как прежде. А поскольку это почти невозможно, боюсь, как бы не произошла еще худшая схизма – и тогда мы раскрылись перед нечестивыми»[965].

Незадолго перед смертью, в 1423 г., св. Мануил II Палеолог оставил трон, принял монашеский постриг под именем Матфей, и 21 июля 1425 г. скончался в монастыре Пантократора. Его провожала в последний путь громадная толпа народа, безутешного в своем горе. По словам современника, ни при одном предыдущем погребении императора не сходилось столько людей[966].

Его супруга, вдовствующая императрица Елена Драгаш, в монашестве св. Ипомония, проживет еще долго и скончается 23 марта 1450 г., немного не дожив до самой страшной и трагичной минуты в истории своего отечества[967]. Византийская империя умирала, рождая напоследок святых…

Кафолическая Церковь не могла оставаться «Вселенской» на территории одной Италии или только Константинополя. И раскол христианского мира, конечно же, представлялся современникам очень болезненным явлением, требующим своего лечения. В этом отношении Византийские императоры и Римские епископы зачастую действовали солидарно. Но этот процесс, крайне тонкий, изобилующий множеством привходящих обстоятельств, был настолько сложен, что совершенно напрасно и неоправданно пытаться присвоить ему какуюто конкретную, раз и навсегда данную оценку. Тем более отрицательную.

Нередко полагают, что уния, будь она реализована в действительности, могла бы привести к духовному порабощению Константинопольской церкви Западом. Наподобие, как происходили события на Украине и в Белоруссии после заключения Брестской унии 1569 г. Но, вопервых, мощь византийской культуры не идет ни в какое сравнение с южнорусскими областями, находившимися к тому же под политической властью католической Польши. Вовторых, уния вовсе не означала оккупации Византийской империи латинянами, как это было с православными территориями в XVI веке. Втретьих, папство в XIII веке обладало несопоставимо бульшими жизненными силами, чем деморализованная и раздробленная Римская церковь в условиях масштабной Реформации. Наконец, уния означала объединение военных усилий всего христианского мира против турокосманов. Безусловно, спасенная Византийская империя могла продемонстрировать и реализовать большой запас внутренних сил и реально улучшить состояние Восточной церкви.

Безмерно упрощая ситуацию, иногда говорят, что папы пытались навязать Восточной церкви унию. Но с того времени, как Великий раскол 1054 г. стал осознанной реальностью, практически все Византийские цари могут быть смело отнесены к «униатам», причем униатам инициативным. Хотя в первые годы мы не видим привычного общения Константинопольского патриарха или василевса с папой, но это вполне объяснимо. Как раз в ту пору на Западе завязалась жесточайшая борьба за инвеституру, и Римским епископам было просто не до греков. А Византия преодолевала внутренний правительственный кризис и мечтала о спасении от печенегов, турок, павликиан и норманнов.

Но едва дым военных костров развеялся и папы благословили свое детище – первый Крестовый поход, как интенсивность общения с ними Константинополя резко возросла. Император Алексей I Комнин (1081—1118) уже с 1084 г. вел обширную переписку с Римом, и по его просьбе в 1091 г. архиепископ Феофилакт написал пространное сочинение в очень миролюбивом тоне, должное доказать беспочвенность утверждений о серьезных разногласиях между латинянами и ромеями. Попутно папа Урбан II (1088—1099) созвал в 1089 г. в г. Бари Собор с целью объединить греческие и латинские церкви Италии. Он добился признания за греками права совершать богослужение по их обрядам, но тут неожиданно возникла оживленная дискуссия по поводу Filioque – византийцы никак не желали признать это латинское добавление.

Им отвечал Ансельм Кентерберийский (1033—1109), заверивший греков в том, что латиняне свято чтят Никейский Символ Веры, а если и добавили к нему Filioque, то исключительно для прояснения учительского смысла Символа. Никакой вражды между византийцами и латинянами на этом Соборе замечено не было, более того, по инициативе папы этнический грек (!) и ортодокс Николай Паломник был причислен к лику святых Вселенской Церкви. Как заметил по этому поводу один авторитетный исследователь, очевидно, что в конце XI века ни Рим, ни Константинополь не считали Раскол между ними свершившимся фактом. «Если бы деликатность, сдержанность и терпимость папы и императора продолжали жить и в их преемниках и наследниках, все могло бы закончиться благополучно»[968].

В течение 1го Крестового похода отношения между крестоносцами и византийцами были довольно миролюбивыми. По крайней мере, посланник папы Адемар Пийский настойчиво разъяснял латинянам, что греческие и сирийские христиане – их братья во Христе. А в письме на имя понтифика легат прямо именовал Иерусалимского патриарха Симеона II (1084) «apostolicus». Александрийская церковь, всегда состоявшая в теплых и дружеских отношениях с Апостольской кафедрой, также не прекращала попыток примирения «Вечного» и «Нового» Римов. По крайней мере, достоверно известно, что александрийцы еще в XII веке поддерживали с Римом евхаристическое общение («communio in sacris»), и представители Александрийского патриарха присутствовали на Латеранском «Вселенском» соборе 1215 г.[969]

Впоследствии эта идиллия несколько расстроилась, и латиняне без всякого сомнения избрали Иерусалимским патриархом западного клирика, нисколько не волнуясь о правах греков. Византийцев начали изгонять из Храма Господня и вскоре вообще лишили всех церквей возле Иерусалима. Но в 1101 г. грянуло Божье возмездие: в Святую субботу не свершилось чуда сошествия Благодатного огня. После этого король Балдуин I начал заботиться о восстановлении прав православных христиан. И хотя стороны периодически обменивались памфлетами, высмеивавшими различия богослужения, в 1169 г. император Мануил I (1143—1180) совместно с латинскими властями Иерусалима активно участвовал в восстановлении города и его святынь[970].