Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Подробности?.. – святой отец отхлебнул остывшего чаю и задумчиво потеребил бороду. – Да подробностей я толком и не упомню, если честно. Знаете, как оно бывает? Только кусочками что-то там осталось, а между ними – ярость сплошная и пелена какая-то на глазах.
– Охренеть!.. – Павлик обхватил руками голову и застонал, с недоверием рассматривая сумрачное лицо отца Иммануила. – Вы сейчас вот в гроб меня вогнать хотите, да?.. Какие кусочки?! Какая ярость?! Вы толком рассказать можете? По порядку…
– Да я вас, Павел, огорчить боюсь…
– Меня?! За меня беспокоитесь значит?!
– За вас… – батюшка отставил чашку с чаем и принялся, потупив голову, рисовать ногтем на скатерти какие-то причудливые узоры.
– Знаете что, святой отец, – Павлик язвительно усмехнулся. – Вы бы за меня побеспокоились в тот момент, когда сюда вот входили. Я, как вас увидел, сперва подумал, что реально умом тронулся. Кстати, – он прищелкнул пальцами, – а вы с Васей давно разговаривали? В какой день он вам про Сокол рассказал, что мы сюда ехать собираемся?
– В четверг. В четверг вечером и сказал. Я же соскучился по нему, вот и хотел в деревню к нему на пару дней мотануться. Позвонил, а он мне в ответ: рад бы, дескать, принять вас, отец Иммануил, но мы с Павлом на мероприятие одно, говорит, собираемся. Ну и сказал, куда. После разговора этого все и случилось собственно…
– Угу, – напряженно о чем-то размышлявший Павлик согласно кивнул. – Хоть хронология понемногу проясняется – и то хлеб. Давайте дальше, святой отец. Только подробностей, если можно, побольше.
– А что дальше? Поговорил с Василием и на тренировку на площадку собрался. Стемнело уже, народу нет никого, вот я катану взял – и во двор… Хорошо было, – отец Иммануил снова отхлебнул из чашки и задумчиво посмотрел на лица своих слушателей, напряженные и заинтересованные одновременно. – Звезды на небе, луна… Ну помедитировал я минут пятнадцать, а потом ката делать стал. А как только начал – сразу и эти…
– Которые? Вы бы, святой отец, без загадок, а? – Павлик начинал понемножку раздражаться. – А то мы тут до утра сидеть будем, пока до сути доберемся…
– Да кто их знает-то, которые?! – отец Иммануил снова погладил выбритую голову и тяжело вздохнул. – Вначале я вообще ничего толком и не понял, только смотрю – две машины во двор въехали. Фары, свет, музыка орет на всю ивановскую… Ну, они к площадке прямо подъехали, рядом со мной почти встали… Я сперва еще уйти хотел, от греха подальше, да сэнсея нашего вспомнил…
– В смысле? Сэнсей-то ваш тут при чем?
– Так он нам в додзе так и говорил: в тишине и покое всякий дурак сконцентрироваться может, а вот помехи когда, тут уже умение настоящее требуется! Вот я и решил внимания не обращать на этих, в машинах, и умение заодно свое проверить. У дона Хуана, кстати, похожая мысль была. Ну когда он про мелких тиранов Кастанеде рассказывал…
– Стоп! – Павлик взмахом руки решительно оборвал поток сознания, готовый хлынуть из собеседника. – Вот только этого не надо, пожалуйста! Нам сейчас дона Хуана только для полного счастья не хватает! Вы к сути давайте ближе, отец Иммануил. Вы же не из-за дона Хуана с детской площадки в Вологодскую область ломануться изволили? Что у вас дальше-то произошло?
– У меня – ничего, – святой отец повел мощными плечами и, насупившись, исподлобья посмотрел на Павлика. – Что у меня произойти-то могло? Я как раз «кусанаги но кен» делать начал…
– Кого?!
– Не кого, а что. «Меч, косящий траву» – так это с японского переводится. Ката такое из яйдзюцу, когда в сидячем положении конфликт происходит…
– К черту подробности, святой отец! Ну, начали вы эту кусанаги делать, и что?
– Как начал, так из машины одной несколько человек вылезли, – эпичный батюшка насупился еще сильнее и снова принялся катать между ладоней свою чашку. – Вылезли и давай в меня пальцем тыкать, как в обезьяну какую! А музыка на весь двор из машин орет, хоть и ночь уже темная… Девки еще какие-то визжат, шалавы непутевые… Бутылок звон, – отец Иммануил вздохнул от этих воспоминаний очень тяжело. – Бесовщина, в общем, налицо полная. Но я терпел! Даже бровью не повел, не поверите!.. Как делал ката, так и делал дальше потихоньку. В какой-то момент поразился даже: шум вокруг, гам, а на меня как тишина навалилась какая-то! Точно одеялом ватным укрыли! А потом… – он надолго замолчал, мрачно уставившись на белую скатерть на столе. – А потом один прямо рядом со мной встал и в песочницу детскую мочиться начал. Ну вот тут я и не выдержал уже, признаюсь. Встал и культурно гражданину замечание сделал. Причем, со всей вежливостью, если вам подробности интересны! Так и сказал гражданину: «Что же ты творишь-то, непутевая твоя душа? Дети тут играют, – объясняю, – да и потом, опять же, что это за привычка такая странная – в песочницу гадить? Тебе, сын мой, лучше бы уйти отсюда да за ум взяться», – он замолчал, погрузившись в воспоминания и даже позабыв про своих слушателей.
– И что? – Павлик прервал затянувшееся молчание, требовательно похлопав ладонью по столу. – Ну, сделали замечание, а дальше-то что?
– Туман.
– Какой туман, на хрен?!! Вы что темните, отец Иммануил?
– Не темню я, Павел. Потом именно что туман и был. Кровавый, если хотите, – святой отец почесал бороду и неуверенно посмотрел на слушателей. – А может, и вспышка вначале была. Знаете, как сатори, только наоборот. При сатори свет должен быть, а тут – тьма. А потом – туман…
– Святой отец! – Павлик аж зашипел. – Вы эту достоевщину бросьте на хрен! Тьма, свет, туман – это хорошо все, но что было-то дальше?!
– Не помню я, Павел!
– Как это – не помню?! У вас что, амнезии приступ случился?
– Так говорю же вам: как в тумане, все было. Провал, если хотите…
– Ну ладно…
Павлик со вздохом взялся за голову и жалобно посмотрел на Игоря Сергеевича, который слушал, затаив дыхание. Поняв, что тот ему пока не союзник, молодой человек сменил тактику и заговорил тихо и очень ласково:
– А после провала что было? После провала-то вы помните хоть что-нибудь?
– После провала я все помню, – с готовностью заверил его отец Иммануил, с тяжелым вздохом откидываясь на спинку стула. Взор его устремился куда-то вдаль и немного ввысь, а лицо искривилось в гримасе нешуточного страдания. – Хотел бы забыть, но не получается, Павел…
– И что
