По мнению Иванова, именно этот тип символизма творит миф, создает мифотворчество, тогда как идеалистический символизм его разрушает, истолковывая.

«Символ – плоть тайны <…> проникновение в тайну плоти, ею же стало Слово» (там же: 167)

с

«дальнейшим проникновением в его еще глубже лежащий смысл» (там же: 158),

«прикровенная речь» (там же: 180).

«Слову миф я придаю столь безусловное значение художественного прозрения мистической реальности как события» (там же: 169).

Идеалистический символизм Иванов находит у московских символистов – это мистический анархизм, декадентство (там же: 70). Первым реалистическим символистом Иванов признает Тютчева, «ассоциативный символизм» Анненского близок к этому. Все – поэты петербургские.

Их вывод: смысл обретает форму.

9. Форма

Осуществление символа в мифе связано с обновлением внутренней формы, реалистический символизм занимается именно откровением внутренней формы, ибо

«прежняя внутренняя форма вещей в нас обветшала и омертвела» (там же: 104).

Кризис явления состоит в

«разложении внутренней формы являющегося, ибо всё являющееся как образ порождает в нас, вступая как бы в брак с нашим внутренним существом, образ своего образа. Внутренняя форма предмета есть его истолкование».

Древнее искусство

«было устремлено на типическое как на идею вещей» (там же: 109),

а это неправильно, потому что типический признак есть признак готового символа. Задача в том, чтобы «освежить» внутреннюю форму вещей углублением в первоисточник, под которым Иванов понимает миф (миф как концепт). Отсюда его «дионисийское» и «аполлонийское» начала и особенности частной жизни: претворение символа в миф. Задача, таким образом, состоит «в откровении новых форм» (там же: 209).

Искусство – одна из форм познания, но не «сосуд познания» (там же: 228).

«Форма в поэзии не то, что форма в риторике, не „украшение речи“ <…> но сама жизнь и душа произведения» (там же: 229).

«Чистая форма» – абстракция, форма и содержание взаимозаменимы – это всегда

«творческая форма, имманентная вещам как внутренний акт, идея» (там же: 230),

форма зиждущая (forma formans) и форма созижденная (forma formata) (там же: 230). Перед художником встает та же проблема, что и перед лингвистом: форма и значение слова и взаимопроникающие друг друга их функции. Преодоление антиномии формы и содержания осуществляется в действии, «торжествующее исполнение» снимает все противоречия. Форма как цель есть Аристотелева действующая форма, и таким образом для Иванова форма есть все, что не концепт-идея.

Тем не менее Вяч. Иванов согласен, что только философия может определить движение форм к конечной цели, поскольку

«имя и образ – вот все, что дано „самостоятельной русской идее“ для ее воплощения; нет для нее ни другого начала, ни другого мерила» (там же: 326).

Значительную заслугу Владимира Соловьева Иванов видит в том, что «певец божественной Софии»

«был художником внутренних форм христианского сознания» (там же: 338),

он весь был проникнут природной силой вселенского Логоса (там же: 393) и мог творить мифы.

«Всякое отвлеченное начало, в силу отрицательной природы своей, принудительно. Лишь из него развивается правило, развивается нормативный ряд. Так, категорический императив есть совесть, возведенная в отвлеченное начало» (там же: 333).

Так и происходит разрушение символов: сведением их к понятию. Это несовершенство логического, рассудка, который не в состоянии обновить объемный смысл символа и вынужден его уплощать. Тем и занимается наука. Но, как иронически замечает поэт, потому-то

«из всех частей культуры наиболее благополучною чувствует себя наука. Дело ее – из тех, которые никогда не кончаются…» (там же: 317).

10. Становление символа

Вячеслав Иванов – шеллингианец, его привлекает мысль перестроить символ, зачерпнув у природного мифа (т.е. у концепта) от качественности его.

Символ, по мнению Иванова,

«на своем сокровенном (иератическом и магическом) языке намека и внушения – нечто неизглаголемое, неадекватное внешнему слову. Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине. Он – органическое образование, как кристалл. Он даже некая монада <…> Символ – ознаменование <…> символ – указание <…> имеет душу и внутреннее развитие, он живет и перерождается» (там же: 141).

Так мы всё время

«идем тропой символа к мифу»,

а миф –

«это образное раскрытие имманентной истины духовного самоутверждения народного и вселенского»,

поскольку миф относится к символу «как дуб к желудю» (там же: 142).

«Как дуб к желудю» относится и концепт к символу, ведь и символ обретается в сфере явления.

«Для нас явление – символ, поскольку оно – выход и дверь в тайну» (там же: 172).

Иванов осмысляет соотношение между символом и мифом как отношение между двумя явлениями общей сущности, которая есть «нечто неизглаголемое» и существует в «тайне».

«Миф, понятый как синтетическое суждение, в котором подлежащее – понятие – символ, а сказуемое – глагол: ибо миф есть динамический вид (modus) символа, – символ, созерцаемый как движение и двигатель, как действие и действенная сила»,

«экстенсивная энергия слова»,

«источник интуитивного познания» (там же: 184, 196).

Синтетическое суждение открывает новое, в отличие от обычной, логической речи, являющейся аналитическим суждением (там же: 184). Суждение это состоит из подлежащего и сказуемого, а сверх того еще и из третьего, нормативного элемента, своего рода да, так да будет (там же: 183).

Динамизм и диалектика символа в его прохождении в миф связаны с необходимостью сочетания двух.

«Сочетаются двое третьим и высшим. Символ, это третье, уподобляется радуге, вспыхнувшей между словом-лучом и влагою души, отразившей луч»

– и это так, потому что

«символизм означает отношение <…> символизм – магнетизм»

и цель движения состоит в том, чтобы

«придать мифической идее иллюзию большого объема, чтобы, мало-помалу суживая объем, сгустить и овеществить его содержание» (там же: 196).

Вот в чем дело. Дело в необходимости отжать весь объем предсуществующего понятия, убрать в слове всё предметное значение, оставляя только идеальность качественности – и тем заново приблизиться к сущности, которую Иванов не называет, но мы знаем ее имя – концепт. Зачерпнуть из светлого источника чистой качественности с тем, чтобы через миф снова вернуться в мир как символ, не искушая судьбы построением еще одного понятия. Устранить понятие как содержательную форму слова можно, только убирая объем понятия, что и