– вот основные эстетические суждения, определяющие символ в искусстве <…> оба эти суждения – суждения выводные; они выводятся из суждения „форма есть содержание“ – аналитического <…> Есть ли это суждение синтетическое или аналитическое?»

– вот основной вопрос, который задает себе Андрей Белый (1994: 77). Аналитическое суждение не открывает нового, поэтому потребовались синтетические, но какое из них верно? «Понятие формы выводится из содержания», тогда как содержание есть форма. Мы уже убедились в том, что сам поэт этот вопрос для себя решил.

Его вывод: форма формирует свое содержание.

7. От белого к черному

Цветастый мир раннего Андрея Белого сгущается в черноту; сведение разнообразных содержательных форм к одной единственной – к символу – мстительно сжимает солнечный луч в точку тьмы. Петербург описан уже в ядовито фиолетовых, черных и ржаво-болотных тонах. Петербург нежеланный, холодный, чужой. Но и дома («Крещеный китаец»):

«Время темнеет; и вот: фиолетовой флейтою льется триоль; и вишнеет клочок ушедшего света: чернеет на небе; змея, полосатое время, – ползет: и беззубо оскалилась старость в черностных пустотах губимого мира; уже чернорукая тьма протянула огромный свой перст сквозь стекло; безголово, безного столбом к потолку поднялся Чернорук, уронивши свои пятипалые руки на шейку; и – сжал мне горлышко: темными страхами…

И придет, отворивши из сумерок дверь – господин в сюртуке, в очень черном: с намерением очень позорным; останемся с ним мы один на один; промычит на меня он бычачьею мордою: он – черно-мордик!..» (там же: 112 – 113).

Страхи мальчика, брошенного дома в поздний вечерний час, овеществились в символическом образе черноты.

Лексическое значение каждого слова конкретно и образно, его грамматическое значение предстает как отвлеченное понятие, соединяющее все слова контекста, как род соединяет виды: совмещение конкретного и отвлеченного в одной общей форме и порождает символ, всегда как бы вправленный в рамку ближайшего контекста. Время темнеет... чернеет на небе… свет… вишнеет… Время и пространство сведены в одно (виды в род) через признак, общий для них, но общий как для образов, не категорий (явлений, а не сущностей). Время буквально не может «темнеть», но и «чернеет» само небо. Безграничность пространства и времени объединяет признак «свет», но и свет уходит, исчезают краски, тьма облегает со всех сторон, и даже время оборачивается пространством, наполняясь вещами («змея, полосатое время, – ползет»).

Каждую строчку Андрея Белого можно толковать, объясняя по-разному, и в этом особая сладость символа. Символ требует соучастия в творчестве. Читатель должен додумать за поэта – и вот тогда-то откроются перед ним глубины и силы неизрекаемого…

Поэтические программы языка, возникшие на рубеже веков, также укладываются в известные нам соотношения между образом, понятием и символом.

Поэтика символизма предполагает, что звуковой символизм порождает смысл – это своего рода номинализм, которым грешит и Андрей Белый, когда при построении символа исходит из внутренней формы известной морфемы (корня слова).

Поэтика футуристов исходит из изначальной слитности звука и смысла, а это, скорее, концептуализм; так Велемир Хлебников конструировал морфемы (углубление в структуру слова позволяет достичь сущности смысла).

Сюрреализм иррационален, он признает бессодержательность языка и слова (отторжение всякого смысла от звука) – это предельность движения реализма в случае, если он утрачивает связь «вещи» с «идеей», звука со смыслом.

8. Терминология

Внимание Флоренского и Булгакова к символистам можно понимать как интерес к крайности, которая манит, но и отталкивает. Практика со словом в его символических формах показала, что возможны разные осмысления как самого символа, так и содержательных форм слова вообще. В отличие от философов, которые видели идею в развитии: от образа к понятию (Флоренский) или от понятия к символу (Булгаков), символисты безоглядно бросились в омут символа, понимая его как преобразованный образ (Андрей Белый) или как сокращенный знак мифа (Вячеслав Иванов).

«Я не зодчий систем… Я привык бродить в „лесу символов“, и мне понятен символизм в слове», – писал Вяч. Иванов (1994: 114).

И в его отношении к слову нет места другим содержательным формам, кроме символа («духовными должны быть слова-символы»). Вообще

«символизм – искусство, основанное на символах» (там же: 143),

а

«историческою задачею новейшей символической школы было раскрыть природу слова как символа и природу поэзии как символики истинных реальностей» (там же: 186).

Такое слово «расколдовывает мир», поскольку представляет собою осуществление идеи в ее амбивалентности: как образа и как понятия вместе; символ и понимает, и пре-образует. Преобразует – не значит преображает, последнее было бы возвращением в концепт-идею, чего у символистов явно не наблюдается. Они вообще против «вещности», «телесности», «отмирности» в конкретном их проявлении, они выступают и против традиционных художественных форм. Реализм для Вяч. Иванова есть «принцип верности вещам, каковы они суть в явлении и в существе своем», это – «принцип ознаменования вещей (res)» (там же: 144 – 145), а знамя – символ вещный (образ вещи). В то же время натурализм, «иероглифический символизм» (в символах-знаках) и номинализм также «принадлежат кругу реализма», тогда как идеализм есть «утверждение личной свободы» и служение «красоте как отвлеченному началу» (там же: 144), а именно идее (там же: 146). Вот

«идеи Платона суть res realissimae, вещи воистину»,

поэтому в изображении художника случайные признаки должны отпасть – это требование символического реализма.

Беда в том, говорит Иванов, что идеи Платона в истолковании позднейших мыслителей обращены в понятия, поняты как понятия (там же: 146): а

«применима ли, наконец, формальная логика слов-понятий к материалу понятий-символов?» (там же: 180).

Конечно, не применима.

«Провозглашение объективной правды как таковой не может быть признано реализмом» (там же: 151).

Реализм идеи не совместим с реальностью вещи.

Символический реализм двумерен. Символизм, с одной стороны, есть традиция античного эстетического канона (психологический и субъективный принцип), с другой же, традиция средневекового реализма (объективный и мистический принцип). Для первого – идеалистического символизма – символ только средство (сигнал) художественной изобразительности, условный знак, средство заражения людей общим субъективным переживанием; его метод – импрессионизм («аккорд чувствований»), но –

«опасен символизм, понятый исключительно как метод» (там же: 166).

Для реалистического символизма символ – цель художественного раскрытия; всякая вещь уже символ, неисчерпаемый и связующий отдельные сознания (там же: 155); его метод – «иероглифика», и не монолог, как в идеалистическом символизме, а хор: именно хор и «раскроет в символе миф», «ибо миф – объективная правда о сущем».