повторил: «Э, какое чудо-то!» Я слушал и удивлялся, другой голос был точно таким же, как и Трофимов, было совершенно невозможно отличить один от другого.

— Это все камень, за такие чудеса и прозвали Говорливым.

Я никак не предполагал, что камень так отчетливо повторяет человеческие слова.

— Закурим, — предложил Трофим.

И камень произнес:

«Закурим».

Мы курили и разговаривали, а камень в точности повторял наш разговор, крякал, когда крякал Трофим, на мой смех смеялся.

— А с реки и того чудней — там он разговаривает не одним голосом, а вроде как целой оравой. Ночью тебя свезет мой парень, потешься!

Мы повернули к Полюду, я крикнул:

— Прощай!

Камень ответил моим голосом:

«Прощай!»

— Скоро увидимся, ночью!

«Скоро увидимся, ночью!» — ухнул камень.

Голос камня был настолько человечен, что я невольно оглянулся и подумал: «Может, камень кивает мне головой», но камень был неподвижен и хмур.

— Я камню этому, Говорливому, сколь раз спасибо говорил, — начал Трофим. — Не будь его, не видать бы мне моего парня.

— То есть как?

— А вот так… Тебе, чай, говорили, что Трофим клады ищет.

— Говорили.

— Был грешен, искал, на Полюд неведомо сколь раз ходил и днем, и в полночь, и в великий пост, и в светлый Христов день, а потом подряд начал каждую ночь, чтобы, значит, ни одной не пропустить и напасть на ту, в которую клад открывается. Он ведь одну ночь в году выходит наверх, вот тут-то и надо его схватить.

— И сейчас ходишь?

— Сейчас я странников вроде тебя провожаю, дело-то вернее, чем клады искать. Убедился я, что кладов нет никаких; если и есть они, то лежат спокойненько в земле и наверх не показываются. Лежат себе и никакого касательства ни к божеской, ни к сатанинской силе не имеют. Надоело искать: Полюд, он велик, весь его не перероешь. Случилось это летом, когда я каждую ночь за кладом рыскал и разговоров в дому только и было, что про клад. Наслушался этих разговоров мой парень и убег тайком; ни мне, ни матери ни гугу. Мы и не подумали, что парень на Полюд пошел, пообедали одни и вечерять собрались. Старуха и говорит:

— Где парень наш?

— На реке, верно, — говорю я. — Весь день там занимались ребята с Говорливым… Они эту забаву любят, крикнут: «Дурак», а камень в ответ им: «Дурак» — и хохочут.

— С реки будто вернулись, — говорит старуха. — Видела я ребячью ораву.

Глянул я по избе и не вижу своей шомполки.

— Эх, — говорю, — это непременно парень унес ее.

Ну, знамо, забеспокоились мы, побегли спрашивать, искать; никто не видел и не знает.

На реке наш парень не был, с Говорливым не баловался.

Баба мне и говорит:

— Непременно он на Полюд ушел; сбил ты мальчишку своими россказнями, своей дуростью, теперь ищи.

Я на Полюд, и там никого, тихо-тихо, один месяц шарит по расщелинам. Крикнул я и раз, и два, и десять, ответу ни-ни, и нигде не чуется. Прибегаю домой, а время к утру. Баба моя ревет:

— Вот, — говорит, — твои-то клады дорого обойдутся, заплутается мальчишка, уйдет в леса в не нашу сторону и сгибнет.

Сидеть тут некогда; я побег в другую сторону и все кричу: — Еремка, где ты?

Баба за мной бежит с плачем.

Оказались мы близ Говорливого, и почудилось мне, что неладное, чудное творится с камнем, подвывает и хнычет он, да жалобно так, тоскливо.

Я говорю бабе:

— Перестань, Говорливый что-то сказывает.

А баба не унимается.

— Вот, — говорит, — и плачь теперь всю жизнь, парень-то один, и того проворонили.

Стукнул я бабу по затылку, и замолкла, сам иду к Говорливому. А утес-то и впрямь плачет, жалуется, тятьку с мамкой зовет: «Где, мол, вы? Почто меня бросили?»

И похоже, что плачет камень голосом моего парня, только плохо я помню его голос и кричу бабу:

— Иди послушай, кто зовет!

Ну, баба сразу определила:

— Он, Еремушка мой, побежим скорей.

— Да не Еремушка, а камень — Еремка где-нибудь в другом месте, разыскивать его надо.

Не знаем мы, в какой из четырех сторон наш Еремка, стоим около Говорливого и думаем поймать Еремкин голос. Никак не дается. Камень плачет, а самого парня не слышим.

— Вот, — говорю, — оказия, камень лучше человека слышит.

Догадались тут и начали ухать:

— Еремка, где ты? Откликнись, отзовись!

Я-то громко ухаю, а камень и того громче, орет на весь лес; чай, на всю округу слышно:

— Откликнись, отзовись!

Крикнули мы с камнем еще разок, и камень подает мне ответ:

«Здесь я, тятька, здесь! Заблудился».

— Да где? — говорю. — Сказывай толком!

«Не знаю, заблудился», — и в слезы.

— Язвия тебя побери, где ты — за Вишерой али по сю сторону?

«За Вишерой! — кричит Еремка (через камень я это слышу). — На лодке переехал, лодку-то не могу найти…»

Отвязал я чужую лодку и поехал, доплыл до середины реки и слышу по одну сторону кричит Говорливый, а по другую — мой парень. Ну, нашел в самой что ни на есть глухой чащобе, сидит на пенечке и воет, рядом лежит моя шомполка.

Оказалась права старуха, парень наслушался моих рассказов и пошел добывать клад, взял он лодку и переехал за Вишеру. Полюд-камень на нашем берегу, а кажется, он за Вишерой, река тут делает криулину. Парень не знал этого, за рекой он попал