— В каждой моей трубке сидит демон. — София вынула из передника своего платья-дирндль[18] шедевр, что она вырезала в подземелье Диадемы, и раскурила его; она боялась спугнуть пиратку, заходя с подветренной стороны. — И Марото никогда не был моим хахалем. Спору нет, время от времени он совершал добрые поступки, но их слишком мало накопилось, чтобы перевесить злые.

— Что тут скажешь? — проговорила Бань. — Зло бывает разное...

— Знаешь, что я у него нашла? — У Софии снова сжалось горло, Мордолиз заколотил хвостом по доскам. — После того, как он не позвал меня к смертному одру и попрощаться я смогла только с трупом? Письмо ко мне, с признанием, что это он послал имперцев в мою деревню. Но без подробностей, как именно это сделал, а главное — зачем. Я думала, что знаю его, но должна тебе сказать: он не сомневался в том, о чем писал. Кстати, я не упоминала, что он предал всю нашу расу тем самым монстрам, которые только что попытались принести Звезду в жертву? Так что нет, он мне не хахаль.

— Ну хорошо, он был моим хахалем, и, что бы между вами ни произошло, мне не стыдно признаться в этом, — проговорила Бань, и если она солгала, значит из нее получился бы куда лучший артист, чем из Марото. — Правда, руки у него росли из... Прикинь, я отдала ему трубку, потому что он опознал твою работу и пустил слюни, но этот увалень ее сломал. Я нашла обломки в его кисете, когда была в комнате, где он умирал, и решила, что жалко такое сжигать на погребальном костре. К тому же знала, что это твоя трубка.

— Чем ты ее склеила? — спросила София не потому, что хотела узнать, а потому, что должна была спросить.

— Ну, сначала попробовала китовый воск, но он расплавился и перестал держать, тогда я взяла березового дегтя и смолы и...

— Оставь ее себе, — решила София, извлекая еще одну занозу из давно разбитого сердца. — Я вырезала ее для мужа, Лейба Калмаха. Его убили, и больше от него ничего не осталось в этом мире.

Похоже, Бань искренне смутилась:

— Я... никогда не думала...

— Да, пираты никогда не думают. — София вздохнула, услышав, как заскулил Мордолиз. — Большинство из нас не думает. Но мы можем попробовать. И я не стану отрубать тебе руки и ноги, Бань Лин, не стану выкалывать глаза. Вспомни об этом, когда Звезда в очередной раз покажется тебе мрачной, жестокой и безнадежной.

Бань с озадаченным видом почесала потный татуированный лоб чубуком, вырезанным из рога первого оленя, которого София подстрелила в горах, когда они с Лейбом поселились в Курске. «Отпусти его, старушка, отпусти их всех...»

— Я потеряла того, кому она принадлежала, но и ты его потеряла. Это подарок, причиняющий боль.

— Спасибо, — сказала Бань, когда София уже повернулась к ней спиной. — Но постой, ты разве не собираешься потребовать выигрыш перед уходом? Я обещала поцеловать тебя, если поймаешь. Не хочу, чтобы поползли слухи, будто Злая Бань не держит слова.

— Если мне не изменяет память, ты обещала поцеловать меня куда захочу, — припомнила София. — Так что можешь поцеловать меня в задницу.

— Ха! Справедливо! — крикнула Бань ей вслед. — И где же ты собираешься уединиться? Это на случай, если мне понадобятся услуги лучшего трубочного мастера на Звезде.

— Я и так слишком долго пробыла в уединении, — ответила София, помахав Бань на прощание своей новой трубкой. — Пришло время снова взяться за работу.

Прежде всего нужно изгнать дух отравленного тубака, которым Борис осквернил ее трубку... и к тому же с самой первой раскурки! Такое преступление, пусть даже совершенное ради ее побега из тюрьмы, почти невозможно простить, но, с другой стороны, когда София последний раз видела Бориса, не похоже было, что он надолго задержится в этом мире, а у Софии достаточно проблем с живыми, чтобы таить злобу еще и на мертвых. Впрочем, по старой примете первое раскуривание определяет судьбу трубки, так что лучше от нее отказаться.

Едкая смесь, которой Борис маскировал яд, пропитала древесину, пусть даже больше не усыпляла. Но София только начала обкуривать прекрасную вересковую трубку, и, если она будет пользоваться хорошим тубаком, гадость вскоре сойдет на нет. Ароматизированная ромом смесь лучшего коричневого верджина с далеких полей Хоггавича и ферментированного черного пурика со вкусом инжира из округа Святого Писа снабдит трубку прочным черным нагаром, но даже сейчас застарелый вкус отравы ощущается только тогда, когда София о ней вспоминает. Сейчас она постаралась не замечать ее, сосредоточившись на сладком, но в то же время пряном тубачном дыме и с улыбкой наблюдая, как бриз подхватил скромные облачка и понес к их величественным небесным собратьям. Истинный курильщик знает: нет ничего важней, чем получить все возможное удовольствие от трубки — от любой трубки, оказавшейся в твоих зубах. Но истинный курильщик также знает, что ни трубка, ни тубачная смесь не оцениваются по одной раскурке. Раз на раз не приходится, и завтрашняя может оказаться полным дерьмом.

Курение кого угодно сделает философом, но, когда ты идешь, отпустив свой разум блуждать по оживленной пристани, и попыхиваешь трубкой, очень трудно следить за ногами, чтобы и они тоже не блуждали, где им вздумается. София едва не упала в Отеанский залив, лишь в последний миг спохватилась. Отогнав ароматный нимб, она взглянула поверх причалов на великолепие, что звалось Зимним дворцом. А над этим знаменитым на всю Звезду памятником человеческому таланту и трудолюбию возвышалась исполинская крона Пепла Врат, выросшего в одночасье. Она наглядно доказывала: как бы ни старались и как бы высоко ни поднимались смертные, их достижениям никогда не сравниться с той загадочной силой, что пульсирует у них под ногами.

Она опустила взгляд с непостижимых небес туда, где ее поджидала Индсорит, устроившись на причальной тумбе. Старые колени заныли, предчувствуя долгий и трудный день. После решающего сражения на Джекс-Тоте София утратила юный задор, который обеспечивал ей Мордолиз; вернулись приступы артрита, но если такова цена мира, то София с радостью ее заплатит. Она долго убеждала себя, что Мордолиз — обычное животное, а теперь, в конце песни, выяснилось, что демон и в самом деле как собака: не давай ему есть все подряд, иначе станет толстым и избалованным. Она посмотрела на старого монстра, с которым маялась одной Изначальной Тьме известно сколько лет, и решила, что пора снова посадить его на диету.

Предстояла дальняя дорога, и все, что могла сделать София, — это прибавить шагу.

Зевок. И почесывание. Почесывал Принца он. А зевал Принц.

Дигглби повернулся с боку на бок в своей бархатной берлоге и вздохнул с превеликим удовлетворением. Каждое утро просыпаться рядом с лучшим другом — что может быть приятнее? Ой, подождите секунду, Дигглби знает ответ: лучше вот так просыпаться и быть при этом Черным Папой! Впрочем, можете поставить на кон свою последнюю пуговицу: если бы ему пришлось выбирать только одно чудо, он предпочел бы работе демона.