лучшей его части — человека. "Сосуд есть вещь, — поясняет "Старец с берегов Желтой Реки". — И человек является духовной вещью Поднебесной. Духовная вещь тяготеет к покою, ее нельзя направлять деянием".

В комментарии "Небесного наставника" Чжана интересно то, что довольно общий образ сопряженности причины и следствия ("вещи то движутся (сами), то (чем-то) влекутся") он недвусмысленно связывает с категориями Добра и Зла. Он подчеркивает, что только добрые поступки приводят к Дао — дурные же влекут за собой беду, ибо все в этом мире рождает соответствующий отклик и награду. Стяжать жизнь вечную возможно лишь "сосредоточенностью на добре" (шоушань).

Источник: Лао-Цзы. "Книга Пути и благодати" пер. И. Лисевича, 2002, стр. 105

30. Меньше воинственности ("Направляющие властителей человеческих на Путь, не принуждают мир оружием...")

Направляющие властителей человеческих на Путь,

Не принуждают мир оружием,

Ибо это влечет возмездие.

Там, где были солдаты,

Лишь терновник да колючки растут,

За великой войной

Всегда идет лихолетье.

Умелый останавливается, добившись цели,

Не смеет похваляться силой.

Добившись — не кичится,

Добившись — не нападает,

Добившись — не гордится,

Добившись — ведет себя так, словно бы и не добился...

Ведь укрепившись, всякая вещь стареет —

Оттого, скажу вам, что не следует Пути.

А не следуя Пути, рано уничтожается...

Комментарий И.С. Лисевича

Этот стих, как и многие другие, имеет как бы два плана — частный и общий. С одной стороны, "Поднебесная", которую не следует принуждать оружием, — это страна "меж четырех морей", весь тогдашний Китай, и, значит, речь идет об отношениях с другими царствами и государями, где Лао-цзы советует избегать применения вооруженной и вообще силы, ибо по большому счету это невыгодно. С другой стороны, "Поднебесная" — это весь известный древнему китайцу земной мир в целом — и тогда рассуждение переходит в план этико-философский, что мы явственно ощущаем ближе к окончанию стиха. Два основных значения имеет и слово "шань", "шаньчжэ", которым открывается восьмая строка, что, в свою очередь, делает текст двуплановым. Как мы уже имели случай говорить, оно обозначает человека умелого, в чем-то искусного — и тогда перед нами возникает образ даосского мудреца в ракурсе прагматики, когда он действует как искусный полководец и умелый политик. Китайские исследователи и переводчики Лао-цзы на современный китайский язык чаще трактуют строку именно так. Но это же слово имеет одновременно значение "добрый" или просто "Добро", и тогда акценты получаются совсем иные. Я говорю "акценты", потому что отдельные значения дифференцируются только для нас, а древний читатель воспринимал слово в основном синкретически, в совокупности всех его смыслов.

И наконец, вторая половина стиха может быть прочитана также и в повелительном наклонении:

Умей остановиться, добившись цели.

Не смей похваляться силой,

Добившись, не кичись,

Добившись, не нападай...

и т.д.

Однако в любом случае мы слышим здесь все те же знакомые мотивы, что уже звучали у Лао-цзы и будут звучать в разных вариантах еще не раз: отказ от насилия и крайностей, призыв к "самоумалению" и умению "знать меру", ибо первое противно Дао, а второе ему свойственно. "Если же не можешь идти по Пути, то стареешь, а если старость не остановить, то погибнешь", — поясняет "Небесный наставник" Чжан. Здесь мы касаемся совершенно особой и чрезвычайно важной области даосского учения — проблемы поисков бессмертия, но об этом скорее можно догадываться.

Источник: Лао-Цзы. "Книга Пути и благодати" пер. И. Лисевича, 2002, стр. 107

31. Удержи оружие ("Красивое оружие — сосуд неблаговещий, пожалуй, все к нему питают отвращенье...")

Красивое оружие — сосуд неблаговещий,

Пожалуй, все к нему питают отвращенье.

Обретший Путь — сторонится его.

Муж благородный, коль к нему прибег, предпочитает правое,

А применив оружие — предпочитает левое.

Оружье — не для мужа благородного.

Но если взять его пришлось,

Всего превыше соблюдай бесстрастность.

А одержав победу — не любуйся.

Когда бы стал им любоваться,

То, значит, наслаждался бы убийством человеков.

Тому, кто наслаждается убийством человеков,

Нельзя привлечь к себе симпатий поднебесной.

Помощник полководца становится на левом фланге,

Верховный полководец — на правом фланге станет,

Чтоб похоронный совершить обряд.

Убийство множества людей

Оплакивают с печалию и скорбью,

А победив, обряд свершают похоронный.

Комментарий И.С. Лисевича

В этом стихе — недвусмысленное осуждение бесконечных войн и кровопролитных столкновений, раздиравших древний Китай. Целые царства тогда приходили в запустение, лишь терновник рос на полях и из десятка семей выживала одна.

Обладателю изукрашенного резьбой и позолотой оружия поистине нечем было кичиться — ведь на нем невидимая кровь человеческая. И даже одержав великую победу, следовало не радоваться, а скорбеть, поскольку за нее заплачено множеством жизней. Теперь долг победителей сделать то, что в их силах — помочь душам убиенных благополучно перейти в мир иной, а для этого существуют обряды. Скорбная обязанность ложится на плечи верховного военачальника именно потому, что он больше всех повинен в убийстве, и ему теперь предстоит искупить свою вину.

Надо сказать, что на профессию военного в Китае всегда смотрели, как на удел людей грубых, кровожадных, в массе своей далеких от идеала благородного мужа. Благородный муж виделся, по преимуществу, "человеком изящного слова", "человеком вэнь", где слово "вэнь" одновременно означало и изящную словесность, и сакральный мировой узор, творимый истечением эманации Дао. Борьба и сражения не являлись призванием "благородного мужа", хотя совершенно отстраниться от них было невозможно — век оставался жестоким. Однако, безусловно, осуждалось безрассудное применение оружия в гневе. Дать волю собственной ярости значило не только уменьшить шансы на победу, но и поддаться низменным страстям, недостойным "человека вэнь", где вэнь одновременно означало также "культуру", некий цивилизационный узор, нанесенный на естественный материал человеческого характера. Ратуя за "естественность", Лао-цзы тем не менее призывал смирять свои страсти, ибо полагал их "возмущением" естественного.

Есть в тексте одна деталь, не вызывающая сомнений у человека древности и совершенно непонятная для нас, — это символика сторон. Для представителя индоевропейских культур "правое" всегда ассоциируется с "правильным", "хорошим". Уже в Древней Греции правая