— Папа писал о вашем друге. Тяжело, наверно, узнать вот так, издалека.

Похоже, он и впрямь мне сочувствовал. А сам уничтожил двадцать восемь самолетов и убил бог знает сколько женщин в розовых сетках для волос и тринадцатилетних девочек. Но никто не звал его чудовищем. Герцогиня Йоркская назвала его гордостью Англии и поцеловала в обе щеки.

— Я был с папой на свадьбе Виолетты Вестен, — сказал Квинси. — Невеста — прелесть, как картинка.

Это Ви-то, с ее бигуди и непривлекательным лицом! Казалось, война преобразила ее, сделал прекрасной и желанной.

— Подавали клубнику и два сорта пирогов, — рассказывал Квинси. — Один из отряда — Тоттенхем, кажется, — прочитал стихи в честь новобрачных. Сам написал.

Война преобразила и Твикенхема, и миссис Люси, державшую когда-то в страхе священника. Только на самом деле они не изменились. «Что для нас сделала война».

Виолетте нужно было всего лишь немного внимания, чтобы проявилась ее скрытая привлекательность. Всякая девушка красива, когда знает, что желанна.

Твикенхем всегда стремился проявить себя в литературе.

Нельсон всегда был мелким тираном.

Миссис Люси, чтобы она ни говорила, никогда не была чудовищем. «Иногда, чтобы найти свое настоящее призвание, требуется что-то страшное, вроде войны», — сказала она…

А Квинси, что бы ни говорил о нем Моррис, был дрянным мальчишкой, которого ждала жизнь, полная мелких и крупных преступлений. Но пришла война — и его дерзость стала доблестью, именно тем, что требовалось.

«Что для нас сделала война», пункт второй. Война изобрела работы, о которых раньше и не слыхали. Например, доброволец ПВО. Или пилот Королевских ВВС. Или нюхач.

— Тело Джека нашли? — спросил я, заранее зная ответ. «Нет, — скажет Квинси, — тело найти не смогли — или от него ничего не осталось».

— Разве папа вам не рассказывал? — Квинси обеспокоенно посмотрел на висевший над моей головой пакет с кровью для переливания. — Им пришлось копать мимо него, чтобы добраться до девочки. Говорил, та еще была картина. Когда взорвалась бомба, вашему другу проткнуло грудь ножкой от стула.

Все же я его убил. Мы вместе — Нельсон, Гитлер и я.

— Зря я про это сказал. — Квинси озабоченно глядел, как кровь стекает по капельнице из пакета мне в вену, словно это было плохим признаком. — Я знаю, вы с ним дружили. Не стоило вам об этом говорить. Но папа велел передать, что последнее, чего он сказал перед смертью — ваше имя. Прямо перед тем, как разорвалась бомба. «Джек», — сказал. Как будто чувствовал, что умрет. И позвал вас.

«Никого он не звал», — подумал я. «Грязный убийца Нельсон» не запрещал ему эвакуироваться. Джек просто делал свою работу — забыв и о Нельсоне, и о бомбе замедленного действия. Он разбрасывал груду мусора, словно вонзая нож в тело жертвы, требуя время от времени то пилу, то кусачки, то распорки… то джек. Он не думал ни о чем, только о том, чтобы извлечь людей из-под обвала, пока их не погубил газ, пока они не истекли кровью. Он забыл обо всем, кроме своей работы.

Я неправильно понял причины, по которым Джек записался в ПВО. Наверно, у него была очень тяжелая жизнь где-то там, в Йоркшире — тьма, убийства, ненависть к себе. Но с приходом война, когда он узнал о людях, погребенных рухнувшими зданиями, и о спасателях, слепо ищущих их среди обломков, — этот шанс показался ему даром божьим. Благословением.

«Вряд ли он старался искупить то зло, которое причинил людям — это невозможно», — думал я. Сам я убил десятерых, считая Джека, а спас около двадцати; но одно другое не зачеркивало. Да и вряд ли ему этого хотелось. Все, чего он желал — приносить пользу.

«За хорошее в плохой ситуации», — сказала миссис Люси. Это искал и Суэйлс со своими шутками и сплетнями, и Твикенхем, и Джек. Если они нашли дружбу, любовь и примирение с собой — что ж, они это заслужили. Но плохое все равно оставалось плохим.

— Ладно, я пойду, — попрощался Квинси, обеспокоенно глядя на меня. — Вам нужен отдых, а мне пора на работу. Немецкая армия на полпути к Каиру, Югославия примкнула к фашистам. — Он был взволнован и счастлив. — А вы отдыхайте. Вы нам еще понадобитесь на войне.

— Спасибо, что навестили, — поблагодарил я.

— Ну, папа хотел, чтобы я рассказал вам, как Джек вас звал. — Он поднялся. — Да, не повезло вам — прямо в шею угодило. Ненавижу эту войну! — притворно вздохнул он и хлопнул фуражкой по ноге.

— Я тоже.

— Скоро выпишитесь, убьете еще кучу немцев.

— Обязательно.

Он надел фуражку под лихим углом и ушел бомбить распутных полковников на пенсии, детей и вдов, которым не удалось получить брусья для подвала от гамбургского Управления гражданской обороны. Рисовать фиалки на фюзеляже. Исполнять свой долг.

Вошла сестра с подносом. У нее на переднике был нашит красный крест.

— Спасибо, я не голоден, — сказал я.

— Вам надо хорошо питаться, восстанавливать силы. — Она оставила поднос на тумбочке возле кровати и вышла.

«Война для нашей Ви стала настоящим благословением», — говорил я Джеку. Может, так оно и было. Но не для большинства людей. Не для девушек, что работали в «Джоне Льюисе» под началом старой перечницы, которая сроду не отпускала их пораньше — даже если включали сирены. Не для тех, кто открыл в себе способность сойти с ума, предать, истечь кровью. Или убить.

Завыли сирены. Появилась медсестра, проверила капельницу и унесла поднос. Я долго лежал, глядя, как кровь стекает по трубке в вену.

— Джек, — произнес я, сам не зная, кого я зову — и зову ли.

По дороге в Темпе мне попался мертвый шакал. Я ехал по крайней левой полосе Ван Бюрена, а он лежал в десяти рядах от меня, длинными лапами к обочине. Приплюснутая к асфальту угловатая морда казалась уже, чем есть, и я сперва принял шакала за собаку. Последний раз я видел сбитое машиной животное пятнадцать лет назад. На разделенки им не попасть, а большинство многополосных огорожено. Да и хозяева теперь своих питомцев больше берегут.

Шакал вполне мог быть домашним. Здесь жилая часть Финикса, а люди кого только не пытаются приручить, даже вонючих падальщиков. Хотя, конечно, то, что он вонючий падальщик, — еще не повод сбивать его и тем более бросать на проезжей части. Это карается законом, равно как и умолчание о происшествии, но виновника давно уже и след простыл. Я выкатил «хитори» на разделительную полосу и какое-то время сидел неподвижно, глядя на пустое шоссе. Кто мог сбить шакала? И остановился ли этот водитель хотя бы проверить, вдруг не насмерть.

Кейти тогда остановилась. Ударила по тормозам так резко, что джип занесло и развернуло носом в кювет, а сама выпрыгнула. Я бежал, увязая в снегу. Мы добежали почти одновременно. Я повалился на колени, и висящий на шее фотоаппарат в сломанном раскрывшемся футляре стукнул меня по груди.