— Вы всегда сами за рулем? — спросил я.

Он замялся — похоже, кто-то из них двоих ездит без прав. Надо будет глянуть потом на личной странице.

— Иногда миссис Эмблер меня подменяет, но в основном да, я. А миссис Эмблер за штурмана. Сейчас такие карты делают — черт ногу сломит. Полдороги вообще не понимаешь, по какой трассе едешь. Да, раньше точнее чертили.

Мы еще немного поговорили обо всяком таком, чего сегодня в приличном виде уже и не сыщешь, и о всеобщем упадке, а потом я заявил, что хочу побеседовать с миссис Эмблер и, прихватив айзенштадт с камерой, полез в «виннебаго». Хозяйка все так же вертела в руках кухонное полотенце, хотя вряд ли в небольшом фургоне водилось много посуды. Внутри оказалось даже теснее, чем я предполагал; голову пришлось пригнуть, чтобы не стукнуться о низкий потолок, а «Никон» прижать к себе, чтобы в узком пространстве не разбить линзу о пассажирское сиденье. Жарища внутри стояла как в печке, и это в девять утра.

Я положил айзенштадт на кухонный стол, постаравшись не уткнуть его скрытым объективом в стенку. Если ему все равно, откуда снимать, пусть снимает отсюда. Миссис Эмблер попадает в кадр при любом раскладе, куда бы ни повернулась. Мне деться тоже некуда — прости, Рамирес, все-таки в число преимуществ живого фотографа перед автоматическим входит и умение не лезть в кадр.

— Тут у нас кухня, — объявила миссис Эмблер, перекидывая сложенное полотенце через пластмассовое кольцо на шкафчике под мойкой — вышитой картинкой наружу. Нет, это все-таки не петух, а пудель в соломенной шляпе и с корзинкой. «По магазинам — в среду», — призывала подпись.

— Как видите, мойка у нас двойная, вода в кран качается ручным насосом. Холодильник электро-газовый, вместимость — четыре кубических фута. А вот тут — обеденный уголок. Стол откидывается наверх, к стенке, сиденья раскладываются, получается кровать. А здесь ванная.

Да, миссис Эмблер с супругом два сапога пара.

— Сколько вы уже ездите на «виннебаго»? — спросил я, пытаясь прервать ее монолог. Иногда, если сбить человека с затверженной роли, он может от неожиданности явить почти истинное лицо.

— Девятнадцать лет, — ответила она, приподнимая крышку химического туалета. — Мы купили ее в 1989-м. Я не хотела. Как можно, продать дом и отправиться бродяжничать, будто парочка хиппи? Но Джейк меня не послушал и купил. А теперь я ее ни на что не променяю. Душ работает от напорной системы объемом в сорок галлонов.

Миссис Эмблер подвинулась, чтобы я снял душевую кабинку — невероятно узкую, мыло потерять негде. Я послушно повел туда-сюда камерой.

— Значит, вы здесь все время и живете? — уточнил я, надеясь не показать, насколько дикой мне кажется эта затея. Рамирес сказала, что они из Миннесоты, и я думал, у них там дом, откуда они время от времени делают вылазки на фургоне.

— Джейк говорит, наш дом — окрестные просторы. — Я оставил безуспешные попытки сфотографировать миссис Эмблер и щелкнул почетче пару мелочей для газет: табличку «Рулевой», приклеенную на приборную доску перед водительским креслом; вязаный крючком плед из разноцветных квадратиков на неудобном диванчике; коллекцию солонок с перечницами на дальнем окне — индейские ребятишки, скотч-терьеры, кукурузные початки.

— Иногда мы останавливаемся в прерии, а иногда у моря. Она подошла к раковине и, накачав из крана два стакана воды в ковшик, поставила его на двухконфорочную плитку. Потом вынула из шкафа две бирюзовые пластмассовые чашки, блюдца в цветочек и банку гранулированного кофе, из которой отсыпала по чуть-чуть в каждую чашку.

— В прошлом году мы стояли в колорадских Скалистых горах. Можем устроить себе дом хоть на озере, хоть в пустыне, а когда надоест, сняться с места и катить дальше. Ох, сколько же мы разных чудес повидали!

Не верил я ей. Колорадо издал запрет на автофургоны в числе первых, еще до газового кризиса и введения многополосников. Сперва фургонам запретили въезд на перевалы, потом в национальные парки, а к тому времени, как я оттуда уехал, их запретили уже и на межштатных магистралях.

Рамирес говорила, что сейчас автофургоны полностью запрещены в сорока семи штатах. В Нью-Мексико точно, в Юте — строгие ограничения, по всему Западу — запрет на передвижения в дневное время. Если они что и видели — уж точно не Колорадо, — то в темноте или с какого-нибудь непатрулируемого многополосника, гоня под шестьдесят, чтобы камеры не засекли. Мало общего с той вольной вольницей, которую они тут пытаются изобразить.

Вода закипела. Миссис Эмблер разлила из ковшика кипяток по чашкам, слегка расплескав на бирюзовые блюдца. Промокнула полотенцем.

— А сюда мы переехали из-за снега. Уж больно в Колорадо зима ранняя.

— Знаю, — кивнул я. Снегу тогда выпало на два фута, и это в середине сентября. Никто даже в зимние шины не «переобулся». Тополя не успели сбросить листья, и у многих поломало ветки под тяжестью снега. Кейти ходила с обгоревшим на летнем солнце носом.

— А сейчас вы откуда? — спросил я.

— Из Глоуба, — Приоткрыв дверь, она крикнула мужу: «Джейк! Кофе!» — и понесла чашки на столик, раскладывающийся в спальное место. — К нему есть дополнительные секции, тогда он получается на шестерых.

Я сел так, чтобы миссис Эмблер и за столом не выпадала у айзенштадта из кадра. Жгучее солнце лупило в приоткрытые задние окна, и миссис Эмблер, встав коленями на клетчатые подушки дивана, осторожно, чтобы не опрокинуть коллекцию солонок и перечниц, потянула вниз тканую штору.

За керамическими кукурузными початками притаились карточки моментальных снимков. Я вытащил одну. Квадратная «полароидная» фотография — еще тех времен, когда снимок надо было отлеплять и наклеивать на твердый картон. Сняты они вдвоем с мужем, ничуть не изменившиеся с тех пор, те же дружелюбные непроницаемые фотографические улыбки. На заднем фоне расплывчатые рыжие скалы — Большой каньон? Сион? Долина монументов? У «полароидов» цвет всегда шел в ущерб четкости. На руках миссис Эмблер держала маленькое желтое пятно — кошку, наверное. Нет, не кошку. Собаку.

— Это мы с Джеймсом у Башни дьявола, — пояснила миссис Эмблер, забирая у меня снимок. — Вместе с Тако. Тут плохо видно, но вообще она была просто лапочка. Чихуахуа. — Вернув мне карточку, она пошарила за солонками. — Самая чудесная лапуля на свете. Вот, посмотрите, здесь виднее.

Врученный мне снимок оказался действительно четче — снятый приличным фотоаппаратом и отпечатанный на матовой бумаге. Здесь миссис Эмблер тоже с чихуахуа на руках стояла на фоне «виннебаго».

— Она обычно пристраивалась рядом с Джейком на подлокотнике, а когда мы останавливались на светофоре, дожидалась зеленого и лаяла, объявляя, что можно ехать. Умнейшая была малышка.

Мохнатые треугольники ушей, выпученные глаза и крысиная мордашка. Собаки никогда не выходят на снимках. Я их фотографировал десятками, тогда, под конец, а получались сплошь глянцевые календарные картинки. Ничего общего с живой собакой. Я решил, что всему виной нехватка нужных мимических мышц — например, улыбаться собаки не умеют, вопреки всем заверениям хозяев. Вот людям именно мимические мышцы помогают обмануть время с помощью фотографии, а выражение собачьей морды прописано породой раз и навсегда — угрюмый бладхаунд, чуткая колли, наглая дворняжка… Все остальное — домыслы обожающего хозяина, готового поклясться, что чихуахуа, у которой черно-белое зрение и мозг размером с фасолину, способна различать сигналы светофора.