Лучше бы, наверное, кого-то другого вместо меня сюда отрядили. Я никогда не питал особой любви к трейлерам и первое, что подумал, когда Рамирес изложила задание: «Они ведь исчезли давно — и. скатертью дорожка». Уж о чем другом, а о них я жалеть бы не стал, даже комары и отбойники между полосами раздражали меньше. Когда я жил в Колорадо, в горах от фургонов было не протолкнуться, они трюхали в левом ряду, раскорячиваясь на две полосы, даже когда те еще были по пятнадцать футов шириной, собирая за собой хвост злобно сигналящих автомобилей.

За одним таким я тащился по перевалу Независимости, а потом он просто взял и встал посреди дороги — оттуда выскочил десятилетний парнишка и принялся щелкать «инстаматиком», снимая горный пейзаж. А другой фургон не вписался в поворот у моего дома и отдыхал потом в кювете, как выброшенный на берег кит. Хотя, если честно, поворот там всегда был опасный.

Из боковой двери «виннебаго» вышел старик в отглаженной рубашке с коротким рукавом и, подойдя к капоту с ведром воды и губкой, принялся мыть бампер. Интересно, где он воду набирает? По сведениям Рамирес, которые она мне переслала по модему, у «виннебаго» бак для воды вмещает в лучшем случае галлонов пятьдесят — то есть едва-едва хватит на питье, душ и, может, пару тарелок вымыть — а накачать здесь, в зоопарке, абсолютно неоткуда. Однако владелец окатывал бампер и даже колеса не скупясь, будто воды у него хоть залейся.

Я снял несколько кадров с фургоном на пустынной парковке, а затем, выставив длиннофокусный объектив на полную, взял крупным планом старика, моющего бампер. Его руки и лысина были усыпаны крупными красновато-коричневыми веснушками, и он энергично орудовал губкой. Закончив, старик отступил на несколько шагов и крикнул жене. Выглядел он то ли обеспокоенным, то ли мрачным. На таком расстоянии сложно было разобрать, позвал он жену просто так, полюбоваться работой, или выкрикнул ее имя рассерженно и нетерпеливо, а выражение лица я разглядеть не мог. Его жена приоткрыла боковую дверь с узким зашторенным изнутри оконцем и шагнула на металлическую подножку.

Муж что-то спросил, и она, не сходя с подножки, отрицательно мотнула головой, обернувшись на трассу, а потом, вытирая руки кухонным полотенцем, обогнула фургон и встала рядом с супругом, глядя на плоды его трудов.

Вот эти двое точно стопроцентно подлинные, даже если фургон у них и не «виннебаго». Во всем, от блузки в цветочек и полиэстровых (тоже, наверное, стопроцентно) брюк у жены до вышитого крестиком петуха на полотенце. И эти коричневые кожаные мокасины, точно как у моей бабушки, и редеющие седые волосы она наверняка, готов поспорить, так же закалывает шпильками-невидимками. Согласно личной странице, супругам сейчас должно быть под восемьдесят, хотя я бы на вид дал все девяносто. Кто их знает, может, они, наоборот, чересчур показушно «стопроцентные», а значит, тоже фальшивка, как и «виннебаго». Но жена все терла и терла руки полотенцем точь-в-точь как моя бабушка, когда ту что-то расстраивало, и пусть выражения лица пожилой женщины я не видел, жест уж точно был тем самым.

Судя по тому, что муж кинул капающую губку в ведро и отправился в обход фургона к заднему бамперу, проделанную работу супруга похвалила. Сама она скрылась внутри, прикрыв за собой дверь, хотя на часах натикало все десять, а о том, чтобы переставить фургон под пальмы, в какую-никакую тень, даже речь не шла.

Я сунул фотоаппарат обратно в машину. Пожилой владелец вынес из-за фургона и прислонил к борту большой фанерный щит. «Последняя из «виннебаго», — значилось на щите загадочным шрифтом, видимо, имитирующем индейское письмо. — Вымирающий вид, только у нас. Билеты: взрослым — 8 долларов, детям до двенадцати лет — 5 долларов. Мы открыты с 9 утра до заката». Натянув гирлянду из желто-красных флажков, он подхватил ведро и двинулся к двери, но на полпути вдруг развернулся и отошел на пару шагов — наверное, оттуда лучше было видно дорогу. Потом стариковской походкой проковылял обратно и снова провел мокрой губкой по бамперу.

— Маккоум, ты уже отснял фургон? — позвала Рамирес из машины.

Я закинул фотоаппарат на заднее сиденье.

— Только добрался. Всем аризонским цистернам позарез понадобилось на Ван Бюрен. Лучше бы ты отправила меня снимать тот цирк, который водовозы устраивают на многополосниках.

— Нет уж, ты мне нужен в Темпе живым. Губернаторскую пресс-конференцию перенесли на час, так что успеешь. Айзенштадт попробовал?

— Говорю же, только прибыл. Я эту чертову машинку еще даже не включил.

— Да не надо его включать. Он автоматически срабатывает на ровной поверхности.

Обрадовала. Сейчас выяснится, что он мне весь картридж на сто кадров по дороге сюда отщелкал.

— В общем, даже если на «виннебаго» его пробовать не будешь, то на конференции обязательно. Кстати, подумал насчет того, чтобы податься в журналистские расследования?

Ясно, почему «Сан-ко» так носится с этим айзенштадтом. Чем посылать двоих человек — фотографа и репортера, проще послать одного пишущего фотографа, тем более в одноместной крошке-«хитори» из тех, которыми пополнился редакционный автопарк. Так я и стал фотокором. А дальше — больше. Зачем вообще отправлять человека? Выслать айзенштадт и диктофон, и не надо ни «хитори», ни дорожных талонов. Аппаратуру можно переслать почтой. Приборчики тихо полежат на губернаторском столе, а потом кто-нибудь (тоже не репортер и не фотограф) приедет на одноместнике и незаметно их увезет заодно с дюжиной других.

— Нет, не подумал, — ответил я, оглядываясь на холм. Старик последний раз провел губкой по бамперу и, подойдя к бывшей зоопарковой клумбе с бордюром из камней, опрокинул ведро на заросли опунций, которые, наверное, приняли этот душ за весенний ливень и теперь на радостях зацветут, пока я буду подниматься, — Слушай, я пойду поснимаю, а то сейчас туристас понаедут.

— Так ты подумай. И айзенштадт попробуй. Тебе понравится, увидишь. Даже ты забудешь, что перед тобой фотоаппарат.

— Кто бы сомневался. — Я посмотрел на трассу. Пусто. Вот, наверное, почему Эмблеры так нервничают. Надо было уточнить у Рамирес, сколько у них обычно посетителей бывает за день и кому вообще придет в голову тратить дорожные талоны, чтобы тащиться к черту на рога ради доходяги-автофургона. Один только крюк до Темпе — уже три целых две десятых мили. Может, никого и не будет. Но если так, то у меня появляется шанс сделать приличные фотографии. Забравшись в «хитори», я погнал машину вверх по крутому склону.

— Здрасте! — заулыбавшись, приветствовал меня старик и протянул усыпанную красно-коричневыми веснушками руку. — Меня зовут Джейк Эмблер. А это Винни, — он похлопал фургон по металлическому боку. — Последняя из «виннебаго». Вы один, без группы?

— Дэвид Маккоум, — представился я, вытаскивая журналистское удостоверение. — Фотограф. «Сан-ко». «Финикс сан», «Темпе-Меса трибьюн», «Глендейл стар» и соответствующие телерадиостанции. Вы разрешите поснимать вашу машину? — Дотронувшись до кармана, я включил диктофон.

— Сколько угодно. Мы — я и миссис Эмблер — с прессой дружим. А я как раз купал старушку Винни. Запылилась она порядком, пока мы ехали из Глоуба. — Жену он звать не спешил, хотя она наверняка и так нас слышала за закрытой дверью фургона. — Винни нас катает лет двадцать. Купили в 1989-м, в Айове, в Форест-Сити — прямо с завода. Жена тогда была против, сомневалась насчет путешествий, а теперь сама ни за какие коврижки с нашей старушкой не расстанется.