…Зимой ходил в лес ставить петли на зайцев. Изредка зверьки попадали. Идешь к заветному местечку, и, глядишь, припорошенный снежком скакун-трусишка, если еще не успела позавтракать им лиса. Застывшую добычу берешь, как бескорыстный дар сочувствующей нам природы. И радости, разговоров о том, на какой тропе попался зайчишка, на целую неделю. Но вот один случай понудил «охоту» оставить.

Петли поставили дня за три до Рождества в негустом молодом осиннике на Сватковском хребте. На трех плотно натоптанных тропинках. Проверять пошли с братом Лехой на второй день. Идем гадаем, есть ли добыча. Есть, так будет к празднику сытная еда, а мех на шапку сгодится, шкурки выделывать умеет дядя Роман, ну, а нет, так обойдемся, не привыкать. Леха шагает, опираясь на железную трость, нравится ему ходить с нею, наверно, потому, что можно побаловаться, представив себя воином с пикой. В лесу тишина. Рыхлый снег лежит толстым слоем. Под ногами ломаются корявые тени от сучковатых деревьев. Первая уловка оказалась пустой. Предчувствие удачи не покидает. Ни меня, ни Леху. Идем, не спуская глаз с тропы. Впереди, возле осинки, что-то белеет. Невидаль! На задних лапах, подняв голову и свесив длинные уши на выгнутую спину, сидит заяц. Красные глаза навыкате, устремлены на нас. В них немой вопрос: душегубы пришли или спасители?

Картина была такая. Попав в петлю, зверек не стал затягивать ее на шее, сделал только оборот-полтора вокруг осины и, не пытаясь освободиться, остановился. Он не знал, что ожидает его в таком положении: могла подкрасться лиса или налететь хищная птица, и тогда бедняге неминуемый конец, но все равно, видно, чуял, что артачиться дальше гибельно. Умница! Сообразил, что надо… Пришли люди. Что сделают они?

Леха, одержимый страстью прийти домой с добычей, ударил тростью по проволоке, чтобы петля затянулась потуже. Заяц, почувствовав боль, огласил лес пронзительным криком.

– Не надо! – лихоматом взгорланил и я. – Не трожь его, Леха!

– Че, отпустим? – опешил и Леха.

– Ага, пусть живет, ему жить тоже хочется…

Снять петлю с шеи стоило большого труда. Пленник вертелся, царапался, хлестал задними ногами, ему все еще не верилось, что освобождают его от смерти. Но вот петля разъята, остается сдернуть ее с шеи, и, удивительно, зверек, словно понял, что рядом с ним спасители, присмирел. Петля уже снята, а заяц сидит. Рванулся с места спустя минуты полторы. Рванул так, что позади себя оставил ленту снежной пыли. Позднее я догадался, почему косой некоторое время сидел и после того, как освободился от удавки. Ему надо было очухаться от страха и набраться силенок, чтобы унестись от страшного места.

И мы, чтобы не повторилось только что пережитое чувство, сняли, к счастью, оказавшиеся свободными петли и, как будто свершившие что-то великое, с легким сердцем отправились домой.

Дома история с зайцем навеяла разные толки. Матушка похвалила нас за благородный поступок и сказала при этом, что мы, отпустив бедного зверюшку, избавились от греховного навета… Сестренка Татьяна и самый младший братишка Саня слушали рассказ с удивлением, и, казалось, что они сожалеют, что случилось такое не с ними. Брат Кольша упрекнул Леху, как старшего и более сообразительного, за то, что зайца отпустили. Его надо было принести домой живого, сделать большую клетку и посадить. Была бы забава, не то что кот Антошка, ленивый, но страшно царапучий. А дядя Роман попытал нашего ума.

– Кто из вас, охотники, струсил-то? – хитровато щурясь, спросил он.

– Ванька! – ответил Леха.

– Не струсил, а пожалел, – сказал я, поправив Леху.

– Ну, тогда ладно…А на войне, знай, паря, жалость тебе же во вред. Ежели ты противца своего пощадишь, то он тебя может лишить жизни.

– То на войне, дядя Роман…

Рождество обошлось и без лесной дичи, только и всего, что вспомнили случай с зайчишкой да посмеялись. А чтобы сгладить неудачу, матушка приготовила к праздничному столу вкусные картофельные котлеты и пирожки с клубникой да брусникой.

* * *

Тихий июльский вечер. Из потемневшего леса наплывают синие сумерки. Мы еще на улице, играем в прятки. Интересно скрыться за лежащими под окнами толстыми сутунками. Отец привез их из кутанской тайги на дранье, но располосовать не успел, лежат три года, и вот сутунки лежат и вроде бы тоже играют с нами. Из долины, где пролегает дорога с правого берега Ангары на Бильчир, донесся в заимку громкий голос с бурятским акцентом:

– Холчака и-идет, встречайте!

Это было известие о том, что буряты, старые друзья отца, ехавшие обозом из Черемхова на груженных горючим арбах, довезли его попутно до заимки и первыми подали радостную весть. Но почему Колчак? Прозвище пристало в связи с тем, что некоторое время пришлось служить ему в колчаковской армии. Оставил ее, когда подошли к Тайшету. Выпал удачный случай, и несколько молодых солдат с евсеевских заимок, в их числе и отец, бежали на родину жить крестьянскими заботами.

…На долгожданную встречу среди крапивы и полыни, стеной окаймивших тропу, неслись один за другим сломя голову. И вот он, отец, с сумой на плечах… Дыхание притаилось в радости и надежде.

А заимка к приходу отца вовсе опустела, остался живой один-единственный наш дом. Возрождения не предвиделось. И выход был один – искать новое место жительства, где есть куда устроиться на работу, где можно учиться в школе. Выбор пал на Каменку. Все имущество уместилось на две подводы. Погрузили – и в путь. Прощай, ранняя милая родина! Прощайте, цветущая долина, белые снега, зайцы и тетерева! Расставание с ними было тягостным и грустным от неизвестности, придется ли когда встретиться вновь.

* * *

Летом, бывает, в нашем старом доме на центральной улице Заларей, собираются все шестеро внуков: Денис с Михайликом из Рубцовска, Катя с Ильюшей из Иркутска и Марина с Захаром, мамы из грузинского города Гори. Народ разный, каждый со своим характером, привычками и желаниями. Их детство несравнимо с детством людей нашего поколения. Хорошо, что они не знают такого, когда человек считает себя счастливым, если может вдоволь поесть хлеба, не плохо, что не представляют, какой ценой достается он тем, кто выращивает его. Сопоставления того и другого ряда можно выстраивать до бесконечности. Но это тема для особого разговора. Хочу лишь сказать, что детство внуков богаче и духовно, и материально. Народ бойкий и пытливый. Ходят внуки возле моей рабочей комнаты и пытаются понять, чем занят почти поседевший дед. Сидит за простым канцелярского стиля, давно списанным из употребления, столом и что-то пишет. Письма родным? Заметки в газету? Так много и так часто?