письме еще в Вохомский район писал: «Судьба матери меня как-то мало тревожит». Да это и подтверждалось его к ней отношением.

В Архангельск я приехал бы без копейки, но меня выручили мои последние вещи, какие я мог вынести на рынок. Я продал двое старых подшитых валенок, одни старые же сапоги и свое рыжее бобриковое перелицованное пальтишко, которое я справлял еще, когда был избачом, в 25-м году, живя на Юрине. Расставаться мне с этим пальтишком было жаль, как с дорогим родственником, но ничего не поделаешь, обстоятельства были беспощадны. Таким образом, я сколотил довольно приличную сумму и приехал в Архангельск с деньгами. Не будь этого, пришлось бы туго и для Ольги: они и без меня еле-еле только находили на хлеб.

Приехал я 20 сентября 34-го года, а на работу поступил только 15 октября. Поступил в том же учреждении, где работала и Ольга, в Крайкоопинсоюзе, сначала, в связи с переселением этой организации в новый, только что отстроенный дом[520] истопником с окладом, равным Ольгиному — 65 рублей плюс хлебная надбавка 12 рублей. Потом, ввиду того, что в этом доме поместились 10 разных организаций и учреждений, появилась надобность в дежурном при входе, который бы принимал и выдавал ключи от комнат, и мне поручили это дело.

Теперь я дежурный. Обязанности мои несложны и нетрудны. В коридоре при входе стоит у меня столик, над столиком к стене прибит ящик наподобие киота, в котором я сделал и пронумеровал места для ключей. Над ящиком по моей просьбе приделана электролампочка, чтобы можно было читать или писать, чем я и занимаюсь в часы дежурства.

Вот и сейчас я сижу на этом своем месте и пишу эти строки. Зарплата на этой должности выше, чем у истопника — 90 рублей плюс та же надбавка 12 рублей. И тут же рядом наша комната, так что даже ноги почти не нужны, кроме тех случаев, когда приходится выталкивать какого-нибудь упирающегося пьяного забулдыгу.

Итак, казалось бы, чего еще старику нужно? Правда, зарплата эта не дает возможности есть мясной суп, так как мясо на рынке стоит 15–18 рублей килограмм. Но все же, я однажды купил его 400 граммов, и из них мы сварили, кажется, суп три раза. Да два раза покупали по крынке молока за 4–5 рублей, но тоже нашли, что оно нам не по бюджету. Таким образом, основное и почти единственное питание — хлеб с чаем. Сахар хотя и стоит 7,50 кило, но ведь его можно дольше тянуть, чем кило мяса или крынку молока.

Покупаем иногда и белый хлеб, это тоже выходит дешевле, чем сварить мясной суп. Ну, и наконец, случается, что иногда в магазинах продают недорогую рыбу по 3–5 рублей кило, тогда покупаем ее и имеем горячую пищу. Но по такой цене рыба бывает нечасто. Картошку тоже покупаем редко, так как она по моему расчету выходит намного дороже хлеба, принимая во внимание отбросы — очистки, а также ее низкую питательность. Цена ей на рынке 50–80 копеек за кило. Правда, иногда ее дают по карточкам в кооперативе, по 7 кг в месяц по цене 25–30 копеек, но в ней почему-то всегда очень много гнилой, так что выходит не дешевле рыночной, а хуже на вкус.

Но это все не беда. Коль имеется возможность иметь бесперебойно и в достаточном количестве хлеб, да еще и сахар, это уже в сравнении с тем, что осталось в прошлом, хорошо. Правда, когда видишь, что люди покупают семгу по 25 рублей, и свинину, и масло, и многое другое, чего теперь стало полно в магазинах, то охватывает чувство зависти, думаешь: черт возьми, живут же вот люди и в период трудностей, не испытывая их.

Но я знаю, конечно, и то, что иначе на данном отрезке времени и не может быть. Что людям более ценным, более нужным, более способным в деле построения социалистического общества, должны быть даны как стимул и всяческие привилегии. Это для меня теперь ясно, как ясно и то, что мы еще не достигли такой материальной обеспеченности, чтобы не имели ни в чем нужды массы простых рабочих, рабочих черного, не требующего никакой подготовки, труда. Тот угар, который был у меня в голове раньше, когда я думал, что в два-три года можно построить общество, в котором «от каждого — по его способностям, каждому — по его потребностям», прошел. Теперь я убедился, что до этого гораздо более долгий путь, чем даже думают и более трезвые головы, чем моя.

Я думал когда-то, что повышенная оплата труда специалистов будет нужна только до тех пор, пока мы нуждаемся в специалистах бывших, буржуазных, а как только появятся у нас свои, «красные» специалисты, надобность в этом сразу отпадет. Я думал, они охотно будут при тех же материальных условиях, при каких работают их собратья — простые рабочие, трудиться на благо общества. Ведь не вина простого рабочего, что ему не улыбнулась Фортуна получить образование, стать специалистом.

Да мы и не достигли еще такого положения, при котором высшее образование было бы доступно всем и каждому. Поэтому, думал я, отдельные счастливчики, которым выпало на долю получить это преимущество перед остальными, за одно это будут с большим рвением стремиться принести пользу обществу своими знаниями, своим умственным трудом, не претендуя ни на какие другие привилегии и преимущества.

Но, сталкиваясь в последнее время со многими образованными людьми, вышедшими из рабочих и крестьян, я увидел, что они такого взгляда нисколько не разделяют. Наоборот, они считают, что поскольку они могут делать то, что массы не могут и даже не могут иметь правильного представления об их работе, то они, специалисты — люди особенные, а потому и условия жизни должны иметь особенные. Они, например, считают вполне естественным, если они занимают квартиру из двух-трех комнат, а простой рабочий с многолюдной семьей ютится в каком-нибудь уголке.

Они напоминают мне горьковских «детей солнца»[521]. Они если и не говорят откровенно, то в душе считают себя «солью земли». А моя сношенька говорит это открыто: «Так зачем же я училась, если, работая плановиком, буду иметь те же условия, как