с Глуховской рады, на которой он был номинально товарищем у царского посла князя Григория Григорьевича Ромодановского, а в действительности его руководителем и душой всего дела.

Во время своего управления Малороссийским приказом Артамон Сергеевич обратил особое внимание на доставку продовольствия московским ратным людям, стоявшим гарнизонами в украинских городах. Доставка хлеба производилась частью на судах по рекам, частью на подводах, которые собирались иногда силой с местных жителей. Эта подводная повинность для хлебных обозов, а также для частых послов и гонцов из Москвы или в Москву вела к постоянным столкновениям и вызывала горькие жалобы украинского населения на обиды от московских ратных людей и казацкой старшины. Матвеев вместо доставки продовольствия натурой ввел посылку денег для покупки его на месте; а взаимные пересылки Москвы с У крайней ограничил самыми важными делами и значительно уменьшил свиту послов и гонцов вообще.

Тесная связь украинских дел с дипломатическими отношениями к западным соседям и необходимость согласовать с ними политику не позволяли на долгое время разделять приказ Малороссийский от Посольского, и потому в феврале 1671 года они были вновь объединены под управлением одного лица, то есть Матвееву велено было ведать и Посольским приказом, с предварительным производством его в думные дворяне.

Этими двумя приказами не ограничивалась деятельность Артамона Сергеевича в ту эпоху. Он ведал, кроме того, приказы Стрелецкий, Казанский, Монетный двор и некоторые другие учреждения. А главное, он был ближайшим советником и другом царя, который свою погребность в сердечных отношениях сосредоточил теперь по преимуществу на нем. Об этих отношениях красноречиво свидетельствуют письма к нему Алексея Михайловича, в которых он называет его «друг мой, Сергеевич». В одном письме говорилось следующее: «Приезжай поскорей; мои дети осиротели без тебя; мне не с кем посоветоваться». На сей раз дружба, привязанность и доверие царя обратились на человека вполне их достойного и едва ли способного ими злоупотреблять. По отзыву иностранных наблюдателей, посещавших Россию в какой-либо посольской свите, Артамон Матвеев своим умом, способностями (и едва ли не образованием) превосходил всех других царских вельмож. Никон также был очень умен и даровит; но сделался невыносим для царя и бояр по своему строптивому нраву и безмерному честолюбию. Матвеев, напротив, с твердостью характера и служебным усердием умел соединить добрый нрав и мягкое, приветливое обращение. Не находим мы также в нем обычной черты того времени: постоянного напоминания о своих заслугах и выпрашивания себе вотчин, жалованья и всяких богатых милостей. Будучи другом царя, он даже не заседал в Царской думе; только после долгого пребывания в скромном звании стольника, уже состоя во главе нескольких приказов, он получил наконец чин думного дворянина, то есть вступил в низший разряд думных людей. Как представитель внешней политики в последнюю эпоху царствования, Матвеев постоянное и главное внимание обращал на малороссийские дела и польско-русские отношения и твердо сохранял мир со Швецией, не поддаваясь на усердные подговоры ее противников, в особенности Бранденбурга и Дании.

Часто посещая западнорусские и польские края, находясь в постоянном общении с умными, учеными людьми, особенно из западнорусского духовенства, наблюдательный, восприимчивый Матвеев приобрел большие и разнообразные познания и естественно проникся уважением к европейской образованности вообще, так что явился одним из передовых западников допетровской Руси. Это уважение, однако, не мешало ему сохранить чисто русское чувство и понимание. Подобно Ордину-Нащокину, он постарался дать хорошее образование своему сыну, но вверил его не польским пленникам, а православному белорусскому шляхтичу (Подборскому) и также православному ученому иноземцу, известному Николаю Спафарию, служившему переводчиком у него в Посольском приказе. Оставаясь вполне русским человеком, Матвеев допустил в своем домашнем быту некоторые черты, взятые от западнорусской и польской знати. Между прочим, он завел у себя музыкальный оркестр, который был набран из дворовых людей, обученных немцами. Его дом, находившийся в Белом городе за Неглинной, выдавался своей изящной архитектурой, по словам иностранного очевидца.

В связи с влиятельным придворным положением Матвеева и его дружескими отношениями к царю совершилась вторая женитьба Алексея Михайловича, еще более укрепившая эти отношения.

26 февраля 1669 года царица Марья Ильинична разрешилась от бремени дочерью Евдокией. Роды, по-видимому, были неблагополучны. Спустя два дня новорожденная царевна скончалась; а вслед за ней, 4 марта, скончалась и царица, уже заметно хворавшая за последние годы. Она отличалась большой набожностью и делами благотворения, но, очевидно, не пользовалась особым влиянием на своего царственного супруга. Еще к большему огорчению царя, спустя три с половиной месяца за царицей последовал в могилу их четырехлетний сын Симеон. Находясь в полном расцвете сил, имея только 40 лет от роду, Алексей Михайлович, естественно, не желал оставаться вдовцом. Уже осенью того же года в Москву собраны были самые красивые девицы средних и высших сословий государства. Часть девиц, имевшая в столице родственников, у них и поселилась; а другая часть размещена в дворцовых хоромах. Начались царские смотрины; производились они по группам в назлаченные дни. Нам известны имена 70 таких девиц, которые большей частью двукратно являлись для царского выбора с ноября 1669 года до мая 1670-го. Наиболее понравившиеся, в ожидании окончательного решения, взяты были в Верх, то есть в царский дворец, конечно, на его женскую половину, где обитали сестры и дочери государя. В числе таких, выделенных из общего числа, находилась родственница А.С. Матвеева Наталья Кирилловна, дочь простого тарусского дворянина Кириллы Полуектовича Нарышкина, некоторое время состоявшего на службе в Смоленске в качестве стрелецкого головы. По поводу незнатности ее рода впоследствии враги Нарышкиных выражались о Наталье Кирилловне, будто когда она в Смоленске была, то в лаптях ходила. Есть основание предполагать, что Алексей Михайлович еще ранее видел ее, посещая иногда запросто своего друга Артамона, в семье которого она воспитывалась, и весьма вероятно, что царь уже был неравнодушен к высокой, стройной, миловидной и веселонравной смуглянке с черными глазами, звонким голосом и приятными манерами. А потому возможно, что и самый сбор девиц был произведен ради соблюдения обычая, и не без совета самого Матвеева, опасавшегося слишком явным нарушением сего обычая возбудить еще большую зависть к своему придворному значению; так как вместе с женитьбой царя на его родственнице, естественно, увеличивалось и это значение.

Со стороны завистников вскоре обнаружилась интрига, пытавшаяся расстроить брак с Нарышкиной и напомнившая попытки, которые удались против Хлоповой и Всеволожской.

Главной соперницей Натальи явилась некая Авдотья Ивановна Беляева, которую взяли в Верх из Вознесенского монастыря, где она пребывала у одной старицы, ее двоюродной бабки. Дядя ее какой-то Иван Шихирев неосторожно начал говорить своим знакомым о счастье племянницы, распуская при сем ложный слух,