оковах Музаффара, сына Тахира, амиля и за'има Пушенга. Хорасанский сахиб-диван Сури оговорил его облыжно, привлек к себе в помощники людей вроде Бу Сахля Завзани и других, мол, не удастся ли его свалить, потому что Бу Сахль [опять] удостоился высочайшего благоволения, вернулся обратно ко двору и сидел в недимах. По воле судьбы, от которой нельзя оборониться, случилось так, что в тот час, когда подняли разговор о Музаффаре, сыне Тахира, эмир, да освятит Аллах его душу, был очень разгневан и озабочен, ибо пришли письма о туркменах и их злодействах. Эмир с раздражением сказал: «Этого сводника Музаффара следует повесить за ноги!» Глуповатый дворцовый хаджиб, которого звали Хумар-тегин Туршек, махмудовец, мужественный и отважный, вышел и рассказал про этот случай. Люди Сури и его приверженцы, враги Музаффара, воспользовались этими словами и поскорее дали сему хаджибу тысячу динаров. Тот, не обращаясь больше к эмиру, приказал вздернуть Музаффара, сына Тахира, на одно из дерев, находившихся около дворца. [Его] повесили, и он отдал душу.

Бу Наср Мишкан был в диване. От этого поступка он пришел в ярость, позвал начальника стражи[984] Мухтаджа, сильно выбранил, задал нагоняй и сказал: «Это не малое дело, что произошло; [коль] султан отдает повеления в гневе, [исполнять] их нужно погодить, человек ведь не вор был!» «Пришел хаджиб, — отвечали, — и передал такой приказ, а мы согрешили, не расспросили об этом. Что прикажет ходжа?» «Что я прикажу? — ответил [ходжа], — весть об этом, конечно, дойдет до эмира, что прикажет он, я знать не могу». С онемевшими от страха руками и ногами они удалились.

Гнев эмира утих. За обедом он устроил совещание и позвал Бу Насра. Во время обеда /436/ зашла речь о пушенгском деле. «Что говорит в свое оправдание эта собака, не знающая своего места, то есть Музаффар, касательно насилий, кои он чинил беднякам этой области?» — спросил эмир. «Где же тут Музаффару сказать или суметь сказать? Долго жить государю!» «Почему? — спросил эмир, — что с ним приключилось?» В этом базаре дворцовых гулямов Бу Наср поглядел на хаджиба Бектугды. Бектугды ответил: «Государю долгая жизнь Музаффара по высочайшему повелению повесили». «Что ты говоришь!?» — закричал эмир и бросил есть. Салар рассказал подробней. Эмир очень разгневался и сказал: «Весьма удивительно, как просто можно убить человека, особливо такого, как Музаффар. Ты — глава хаджибов и находился во дворце, как ты смел допустить это, не поставив меня в известность?» «Да будет долгой жизнь государя, — промолвил Бектугды, — я — начальник дворцовых гулямов, должность моя очень трудная и важная, кроме нее я ничем не занимаюсь и другие дела во дворце не вмешиваюсь, да и слух об этом человеке дошел до меня тогда, когда его уже прикончили».

Эмир встал из-за стола в ужасном настроении и вымыл руки. Он позвал хаджиба Бектугды, его усадили. «Позовите того дворцового хаджиба!» — приказал эмир. Позвали, тот дрожал от страха. «Почему убили этого человека, собака?» — спросил эмир. Хаджиб ответил: «Государь изволил сказать то-то и то-то, я полагал, что это в самом деле». «Возьмите его!» — велел эмир. Слуги схватили его. «Выведите его из шатра и влепите тысячу палок, как секут слуг, дабы он признался, как было дело». Его вывели, начали бить и он признался. Эмиру стал известен случай с деньгами[985] и он сильно переменился к Бу Сахлю и Сури. Позвали начальника стражи Мухтаджа. «Зачем вы убили Музаффара?» «Было получено повеление государя через хаджиба». «Почему еще раз не переспросили?» «Надо было бы, впредь будем так делать». «Не будь тут дела этого дворцового хаджиба, я приказал бы снести вам головы, а теперь придется каждому дать по тысячи ударов кнута, чтобы впредь были осторожней». Обоих вывели и высекли.

ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО

Первый день лета четыреста двадцать шестого[986] был суббота. Эмир, да будет им доволен Аллах, прибыл в Серахс. /437/ Четвертого числа месяца мухаррама[987] на краю большого арыка разбили сераперде и большой шатер. В войсковом стане было очень много войска.

В воскресенье, в девятый день сего месяца[988], пришло письмо от начальника почты в Рее о кончине Бу-л-Хасана Сейяри, да будет над ним милость Аллаха. Он исправлял должность сахиб-дивана и был человек: весьма способный и достойный. Эмир велел [написать] письмо в Систан — там находился Азиз Бу Шихне для выколачивания налогов[989], — чтобы он отправился в Рей и приступил к исправлению должности сахиб-дивана. Пошло письмо и к ходже Бу Сахлю Хамдеви, начальнику Ирака, с упоминанием этого обстоятельства.

В эти два-три дня прибыли тайные записки из Хорезма, что Харуи старательно готовится пойти на Мерв. [Эмир] переслал эти записки великому ходже Ахмеду, сыну Абдассамада. Прибыло письмо и от великого ходжи. Я тайно его вскрыл; ходжа писал: «Хотя слуга твой занимался Хутталаном и Тохаристаном, но вопросы о забытом богом Харуне и Хорезме, кои суть самые обязательные и важные вопросы, не забывал. Дело в большей части налажено к благополучию высочайшей державы, но денег ушло много. Оно доведено до того, что в день, когда незадачливый Харун выступит из Хорезма, чтобы направиться в Мерв, десять гулямов, давших присягу, вместе с доверенными людьми слуги [твоего], затеяв заносчивый спор, его убьют, а когда он будет убит, предприятие [его] рухнет, и намерение пропадет. Сын слуги [государя], Абдалджаббар, выйдет из потайного места снаряженный и возьмет город в свои руки, а воинство успокоит мечом и динарами, потому что большая часть войска — махмудовцы и алтунташевцы — тоже присягнула слуге [государя]. Все, что в силах человеческих, слуга [твой] сделал, [не знаю], как выйдет и что предопределил господь, да славится поминание его. Сии десять гулямов самые близкие к Харуну. Они уже несколько раз старались совершить это дело, но возможности не было, ибо Харун сидит в кушке, а кругом много стражи. Он совсем не выезжает на прогулку, на охоту и на игру в човган, постоянно занят подготовкой похода на Мерв. Коль захочет Аллах, сей вожак, не знающий своего места, не достигнет цели и злополучие мятежа уничтожит его». Разобрав тайнопись, я написал [перевод письма] ясно. Бу Наср прочитал его, очень обрадовался и пошел на поклон ко двору.

Когда прием кончился, а я стоял [тут же], зашла речь о происшествии с Ахмедом Йинал-тегином /438/ и каждый что-нибудь говорил [по этому поводу]. Начали говорить