Графиня, восседая на диване, бросает оттуда дочери:

— Предложи же гостям чаю!

Дочь пожимает плечами:

— Я все время предлагаю. Но почему-то от нашего чаю все отказываются!

Трудно было удержаться при этом от улыбки.

На одном из таких приемов графиня жестко меня разнесла.

Незадолго перед этим вышел из печати изданный под моей редакцией «Кавказский календарь»[506]. В нем я расположил личный состав должностных лиц не по отдельным ведомствам, как это делалось в последние годы, а по отдельным населенным пунктам.

Графиня Е. А. подошла, дымя папиросой, к чайному столу. Сделала шаг в мою сторону.

— Какой вы плохой календарь издали!

— В чем дело, графиня?

— В этом вашем календаре я не могу найти католикоса.

Все гости навострили уши.

— Графиня, разрешите, я к вам приеду и покажу, как пользоваться календарем.

— Плохой календарь! Теперь ничего в нем нельзя найти.

В гостиной — гробовая тишина.

— Но разрешите, я объясню. Это вовсе не трудно.

— Нет, плохой, плохой! Раньше он был лучше.

На ближайшем моем докладе Воронцов-Дашков говорит:

— Ваш календарь мне понравился. Хорошо, в нем много ценных сведений.

Он улыбнулся:

— Вот только некоторые дамы им недовольны…

На продолжении недели после приема графиня отдавала визиты. Ее автомобиль постоянно мелькал на улицах Тифлиса. Но город все же был порядочной провинцией, и за каждым шагом высокопоставленных лиц следило много глаз. Было общеизвестно, что графиня делает свои визиты главным образом армянкам, невзирая иногда на очень скромное служебное положение их мужей, и еще грузинкам. К русским дамам она ездила только очень редко.

Это задевало русских.

На этой почве вышла коллизия у графини с женой генерала Юденича. Последняя говорила нам:

— Муж ездит во дворец по служебным обязанностям. А мне незачем туда ездить.

Эта коллизия позже отозвалась во время Великой войны, когда Юденич командовал Кавказской армией, а главнокомандующим считался столь сильно зависевший от жены старый граф.

Время от времени у Воронцовых-Дашковых устраивались балы, не очень, впрочем, многолюдные. На них гости чувствовали себя непринужденнее. Хозяева сидели изолированно со своим окружением. Можно было ограничиться официальным приветствием, а затем каждому делать, что он хочет.

Ужин на балах бывал тонкий и обильный. Но надо было торопиться. Лакеи равнялись на стариков Воронцовых-Дашковых, которым первым подносили блюда; как только они кончали, у всех начинали тоже отбирать тарелки. Те, кто сидел подальше, иногда едва успевал ткнуть вилкой в тарелку, как ее у него уже выхватывали.

Ограниченный круг приглашался еще и на пасхальную заутреню.

Оба старика Воронцовы-Дашковы были богомольны и простаивали терпеливо всю службу. Но приглашенных маленькая домовая церковка вместить не могла. Они ждали в соседних залах долго, часа два, и томились. Разговаривали вполголоса, рассматривали в «портретной» зале давно известные портреты…

Но — отпели! Воронцовы-Дашковы перехристосовались с бывшими в церкви, и теперь начинается массовое прикладывание к графу и к ручке графини.

Граф ко всем обращается со своей чарующей улыбкой. У графини чарующего выражения на лице никак быть не может, но и она старается улыбаться.

Когда она христосуется с излюбленными ею дамами, запускает куда-то в своем туалете руку и извлекает подарки: пасхальные яички или какие-нибудь ценные безделушки. Но напряженно следит, как бы не ошибиться в даме.

Затем — пасхальные розговины.

Графиня Е. А. каждое лето ездила поправлять свое здоровье в Мариенбад и охотно о своих поездках рассказывала.

Как-то в 1930 году мы побывали в Мариенбаде в русской церкви, где замечателен алтарь — майоликовый, голубого и белого цветов, в форме разреза как будто самостоятельной церкви.

Русского духа в церкви в эту пору вовсе не было, а самую церковь нам показывала сторожиха немка:

— Этот алтарь был на Парижской всемирной выставке. Он куплен для Мариенбада благодаря графине Воронцовской, выпросившей на это деньги у русского царя. Графиня Воронцовская постоянно жила в Мариенбаде. Слышали ли вы это имя? Ее муж был наместником царя.

— Слышали, gnädige Frau[507], и даже лично знали. Только надо говорить «Воронцова», а не «Воронцовская»!

Немка осталась довольна тем, что нашлись знающие Воронцовых, и повела нас в сутерен[508], где, в одной из отсыревших комнат, висят в больших рамах портреты И. И. и Е. А. Воронцовых-Дашковых.

— О, это были такие важные люди!

Н. А. Султан-Крым-Гирей

Об обстоятельствах, при которых Николай Александрович Султан-Крым-Гирей стал помощником наместника, уже было рассказано ранее.

Н. А. стал вкладывать в дело всю свою идеалистическую душу. Но выходило у него как-то не совсем ладно. Он хотел удовлетворить всех, обнять все нужды, — а у него из‐за этого времени, в сущности, ни на что не хватало.

Просители к Н. А. повалили валом; они теперь избегали низшие инстанции, а Султан никому не отказывал в приеме. В дневные часы в приемной канцелярии теснились десятки просителей. Лезли к нему со всякими пустяками. Не помещаясь в приемной, теснились в коридоре, на лестнице. Приходили женщины, дети. Остряки говорили, что к Султану приходят за помощью даже роженицы…

Н. А. добросовестно старался всем помочь, разрывался на части… Но он тонул в массе скоплявшегося у него дела. И это тем более, что такая же картина повторялась у него и на дому, куда также шел, кто хотел, и никому не было отказа в приеме.

Все это было глубоко ненормально, и Н. А. явно изнемогал. Приходилось иногда видеть поздним вечером, когда движение замирало и Тифлис засыпал, в опустевшем вагоне трамвая фигуру Султана, с его белой развевающейся бородой. Он пытался в вечерней прохладе почерпнуть силы.

При такой массе просителей очень бывало трудно добиться разговора с ним по служебным делам.