К ближайшим помощникам и сотрудникам И. И. относился любезно, мило, бывал с ними приветлив. Однако он ни к кому не привязывался. И он расставался с ними необыкновенно легко, в общем так же, как расставался со своими министрами и Николай II.

Казалось, что его вообще ничто на свете по-настоящему не захватывает. Как будто Воронцов-Дашков чувствовал себя настолько выше окружающего его мира, что их интересы и злобы до него просто не досягали. Граф и Кавказом управлял так — в порядке очередного служебного поручения, не внося в дело ни особой любви, ни старания, а тем более души. Воронцов-Дашков говорил:

— Я никогда в жизни не отказывался от даваемых мне служебных поручений.

Он мог от них не отказываться: его в служебной жизни другие переносили на руках все выше и выше, без особых забот с его стороны.

Та самая пресловутая программа графа по управлению Кавказом — доверия к местному населению — носила случайный характер, как будто она была ему предсказана свыше. Правда, в первые годы Воронцов-Дашков эту программу проводил; но потом бывало, что он без всяких колебаний от нее и отказывался.

Едва ли, впрочем, можно было бы говорить, что Воронцов-Дашков управляет краем. Он обыкновенно находился под чьим-либо влиянием. Докладчику можно было склонить графа в любую сторону. Воронцов-Дашков редко снисходил до того, чтобы самому вникнуть в дело, и почти никогда не задавал вопросов.

Он ограничивался тем, что ему подносят. Им, в сущности, управляли, а не наоборот. При этом верх обыкновенно одерживал последний докладчик, или же тот, который постоянно находился у Воронцова-Дашкова на глазах. С этой целью в первые годы Петерсон старался не сходить с глаз наместника. Но самое большое влияние, притом с годами все возраставшее, имела на его способ управления Кавказом жена, графиня Елизавета Андреевна.

Вероятно, этим последним влиянием объясняется внешний блеск, которым обставлял себя наместник. У Воронцовых-Дашковых было явное стремление создать «двор», напоминающий царский. Появились: гофмейстер Петерсон, егермейстер Джунковский, шталмейстеры Толстой и Казаналипов, камергеры князь Грузинский и Безобразов, камер-юнкеры Панов, Пущин, кн. Багратион-Мухранский и т. д. Кроме свиты военного и гражданского ведомств, была создана еще свита по военно-народному управлению из двенадцати офицеров и чиновников.

На улицах Тифлиса Воронцов-Дашков появлялся редко. Сначала боялись покушений на него, хотя, при его политике, таких покушений нельзя было бы ожидать. Но запугивание было в интересах полицейского управления генерала Ширинкина.

Позже Воронцов-Дашков спокойно и всегда благополучно ходил по главным улицам Тифлиса, сопровождаемый на расстоянии нескольких шагов казаками его конвоя. Националистические деятели, конечно, понимали, что всякий другой правитель был бы для них хуже.

Не лишена была красоты и эффектности картина выездов графа Воронцова-Дашкова в экипаже или автомобиле с конвоем позади. Казачий конвой с офицером — осетином красавцем Н. А. Бигаевым[498] во главе, скакал на лошадях одной, хорошо подобранной масти, а сами казаки были либо в красных черкесках с белыми башлыками на плечах, либо наоборот — в белых черкесках с красными башлыками.

В особо торжественных случаях за Воронцовым-Дашковым следовала и вся его свита верхами. И тогда бывало видно, сколько при дворе наместника праздных людей. Офицерская его свита доходила до 25–30 человек!

Любовью Воронцов-Дашков все же не пользовался, лестью же был широко окружен. И он ей, конечно, верил. Занимательный случай был на его юбилее — пятидесятилетии службы в офицерских чинах[499]. После общественных и военных торжеств, на которых отмечалось необыкновенное значение этого события, состоялся парадный военный обед в зале «Тифлисского кружка», и во время обеда была разыграна грубо-наивная комедия:

В нужный по ходу торжества момент в залу вдруг влетела пара белых голубей… Это было истолковано и в речах, и в казенной печати, как явное вмешательство высших сил, чтобы таким способом оттенить свое благоволение к великому вождю. Нечто вроде сошествия святого духа…

Воронцов-Дашков имел возможность лично сноситься с царем. Но он обращался непосредственно к Николаю II только в исключительных случаях. Обыкновенно сношения происходили через министра двора. Из этой последней переписки, поскольку я с нею был знаком, осталось особенно в памяти следующее:

Одно время в Царском Селе началась тенденция раздавать по высочайшему повелению в дар лицам дворцовой камарильи нефтеносные участки в районе Баку. Таких случаев за очень короткий срок было несколько. Имена уже изгладились из памяти, за исключением одного — егермейстера Мамонтова. Подарки эти были очень ценны: получившие их при удаче могли в несколько часов сделаться миллионерами.

К чести Воронцова-Дашкова, надо сказать, что он против этого запротестовал. Началась длительная переписка с Министерством императорского двора. Под конец была получена царская резолюция:

Николай II признавал правильными соображения Воронцова-Дашкова о невозможности раздаривать камарилье казенные нефтеносные земли. Но вместе с тем повелел, кому это было обещано, земли в дар все же отвести; на будущее же время принять к руководству соображения Воронцова-Дашкова.

В Петербурге существовал и постоянный представитель наместника, который должен был замещать его в высших государственных установлениях. Он проводил в них разные дела по поручению Воронцова-Дашкова. Сначала таким представителем был барон Нольде, а позже сенатор А. П. Никольский.

Доклады

Два дня в неделю наместник выслушивал доклады «министров» — начальников гражданских управлений на Кавказе. Они собирались с десяти часов утра в дежурной комнате, нечто вроде проходной прихожей. Помощника наместника тотчас же приглашали в кабинет к графу, а «министры» ждали очереди.

В дежурной за письменным столом суетится дежурный адъютант; приходят сюда поболтать и другие чины свиты и окружения наместника; роль последних только и состоит в том, чтобы в определенные часы показаться в этой приемной и тем напомнить о своем существовании. Главными из окружения были: состоявший бессменно при семье Воронцовых-Дашковых старик В. С. Толстой, — длинноусый помещик, от которого только и слышно было разговоров, что о былой или предстоящей охоте, и затем служивший в роли дворцового Фальстафа[500] пронырливый и умный татарин Асельдер-бек Казаналипов, о котором еще говорить придется. Из разговоров в приемной Толстой и Казаналипов черпали материалы для своих приватных докладов графине Е. А. Воронцовой-Дашковой, и эти доклады бывали часто чреваты последствиями.