на рубеже XIX и XX столетий, не мог не привести к активизации наиболее архаических и иррациональных механизмов человеческой фантазии. Христианство утратило свой безальтернативный статус в сознании многих европейцев. В религиозной сфере возник вакуум, заполняемый плодами индивидуального и группового мифотворчества, осуществляемого на самой широкой, плюралистичной основе.

В своей известной работе «Йога и Запад» К. Г. Юнг[726] признает европейское новоязычество явлением закономерным, по-своему неизбежным, но одновременно он предостерегает против упований на «спасительные» заимствования из религий и духовных практик Востока. Историческая основа всей европейской культуры и ментальности – это всё-таки христианство. И в процессе религиозного освоения реалий нового, небывалого этапа человеческой истории европейцы должны обратиться к собственным корням. «Чужое», как его не приспосабливай к своим нуждам и запросам, так и останется чужим, т. е. освоенным лишь поверхностно, внешним образом. Свою работу К. Г. Юнг завершает знаменательными словами: «Со временем Запад изобретет свою собственную йогу, она будет опираться на заложенный христианством фундамент»[727].

Р. Гвардини, подходя к проблеме с несколько иной стороны, напоминает о том, что с возрожденными мифами (античным, нордическим и т. д.) или без них, но современный человек так и останется современным человеком. «Историю нельзя повернуть вспять… Сегодняшний человек становится язычником в совсем другом смысле, чем был им человек до христианской эры»[728]. Непосредственного языческого единения человека с природой уже не может быть там, где есть нововременная, развитая личность. Там, где во взаимоотношениях человека с природой давно нет ничего само собой разумеющегося, напротив – всё проблематично, всё требует выбора, самоопределения. Р. Гвардини полагает, что в конце концов христианство выстоит в своих неизбежных борениях с новоязычеством, – за счет мужественной ясности в осознании этих альтернатив, и новых, возвышенных напряжений при их разрешении.

Новоязыческое мифотворчество выполняет, таким образом, скорее компенсаторную, сублимирующую функцию, нежели подлинно проективную, творческую, всегда требующую огромного духовного напряжения, даже – подвига.

III. Ценностно-релятивистская или постмодернистская трактовка. Данная интерпретация новоязычества подкреплена позитивной оценкой наиболее архаичных форм мифологии, где ещё отсутствует поляризация ценностных начал и они выступают в парадоксальных и смесительных формах единства. Выявление оснований для такого подхода произвел в 60-х – начале 70-х годов М. А. Лифшиц. Он сделал это в своих работах «Античный мир, мифология, эстетическое воспитание» (1973) и «Первобытное общество» (1958–1963, опубликована в 1993)[729]. В заключительных строках его обширной статьи 1973 года явственно звучит стремление освободиться от обременительных пут всякой аксиологии (традиционной религиозной – в том числе), вырваться в безграничный простор свободного самоосуществления, родственного древнему языческому духу. «Нравственное влияние мифологии – не в научении или натаскивании, – читаем у Лифшица, – как это свойственно религиозной, мещанской или казённой морали и отчасти присуще всякой морали, поскольку на почве обыденной жизни люди нуждаются в условной схеме добра и зла, разделяющей эти крайности резкими линиями. Такое деление необходимо, но ещё более необходимо свободное развитие человеческих сил, не знающее границ (курсив мой. – В. А.)»[730].

В настоящее время кампания за релятивизацию ценностных полярностей ведётся расширенным фронтом. Иногда – под эгидой холизма[731], но нередко и непосредственно в духе и терминологическом облачении новоязычества[732].

У А. К. Якимовича[733] наряду с идеей стирания ценностных полярностей на передний план выдвигается постмодернистский принцип децентрации и эклектизма. Сам факт существования постмодернистского искусства, влиятельности и авторитетности его эстетики подаётся этим автором как аргумент в пользу новоязычества как такового. Но вот что упускается при этом из виду. Хотя постмодернизм – правомерное, влиятельное и, может быть, даже доминирующее художественное течение современности, он, тем не менее, отнюдь не синоним современного искусства в целом. И тем более не единственный обладатель «пропуска» в будущее. Поэтому очевидна необходимость преодоления некритического отношения как к эстетике постмодернизма, так и к созвучной ей по тональности релятивистской трактовке новоязычества.

IV. Социально-утилитаристская трактовка. Её сторонники считают новоязычество выражением духовного обеднения и измельчания человека массы в современную эпоху. Мнения расходятся лишь относительно того, какими причинами объяснить этот факт.

Для религиозно (христиански, в частности,) мыслящих культурологов главный показатель и главный источник снижения духовности – слишком далеко зашедшая секуляризация, обмирщение социальной жизни. За нарастающими тенденциями утилитаризма, гедонизма, релятивизма, говорят они, стоит реальность массового потребительского, либерального общества, с его принципом вседозволенности. Человек такого общества уже не в состоянии жить перед лицом личного Бога, он органически не приемлет ничего «обязывающего». Поэтому-то он и жаждет растворения своего «я» в мистическом чувстве единения с обожествляемыми силами природы («энергиями» и т. п.). Для того, кто ещё полностью не утратил религиозной потребности, но уже скорее «тёпл» в делах веры, чем «горяч», новоязычество кажется неким подобием спасательного круга.

Европейские «новые правые», разрабатывая свой вариант философии культуры, видят корень зла в торжестве духа социального уравнительства. Всю ответственность за утверждение этого духа они возлагают как раз на «иудео-христианскую» традицию, на эсхатологию христианства, породившую, как они полагают, историцизм, марксистское учение, рабочее движение, социализм и пр. С их точки зрения, поворот к новоязычеству – иерархическому, многосубъектному, многоцветному социуму – благотворен, желателен и необходим.

Можно говорить о феномене массовизации как главном источнике подобных тенденций. (Впрочем, обездушение человека массы далеко не фатально, против этого решительно возражал, в частности, Р. Гвардини).

На наш взгляд, вопрос о социальном субъекте – носителе утилитаристских тенденций, проявлений духовного примитивизма (равно как и условий, способствующих их утверждению) нуждается одновременно в генерализации и углублении.

Новоязыческие (нью-эйджевские и т. п.) прожекты реализуются под общим девизом «религиозного возрождения третьего тысячелетия»[734]. Но граница между новоязычеством и религиозной «духовной инерционностью» не совпадает в точности с чертой, разделяющей верующих традиционных религий и «отпавших от веры». «Священные стены» традиционных религий не всегда спасают от указанной опасности. «Последовательный релятивизм и гедонизм, поощряемые «прогрессом», могут создать, – сокрушенно признает С. С. Аверинцев, – тип человека, способного принять даже идею Бога без того, чтобы она его к чему-либо обязывала бы, потому что… всякая заповедь, моральная или обрядовая, представляется его сознанию нестерпимо устарелой, наивной и навязчивой»[735].

Номинальная принадлежность к интеллигенции тоже не есть признак и гарант дистанцированности от «массы» и негативных последствий массовизации. Увы, в наши дни эта социальная прослойка в большей даже степени, чем другие слои, стала носительницей обыденного сознания. Питательная среда для новоязычества есть и здесь. Но она существует, конечно, не исключительно в сообществе «интеллектуалов».

Действительным субъектом-носителем утилитаристских устремлений является, на наш взгляд, некая анонимная общность людей, состоящая из индивидов с недопроявленностью, недоосуществлённостью личностного начала. Недоосуществлённость эта имеет отчасти объективные, отчасти субъективные причины. Вопрос о терминологическом обозначении этой анонимной общности представляет