немалую трудность. На интуитивном уровне наиболее близкими к сути дела кажутся термины «мещанство», «обывательщина», «филистерство». Но все они носят экспрессивный, этически-оценочный характер; их применение достаточно субъективно и может восприниматься как посягательство на достоинство оцениваемых личностей. Социологическое понятие «средний класс», нередко используемое в аналогичном смысле и контексте, в сущности, также малопригодно для означенной цели, т. к. основано на чисто количественном признаке (уровень дохода). Может быть, более подходящим был бы переосмысленный термин Г. Маркузе «одномерный человек», или производные от него. Но ощущение опять двойственное: как будто бы и то, и в то же время – не то. За неимением лучшего остановимся на термине «мещанство».

Социальный тип мещанина характеризуется крайней суженностью кругозора, лишь ненамного выходящего за пределы удовлетворения элементарных потребностей и обеспечения личного благополучия (пусть даже с включением в «личное» микросреды, ближайшего окружения).

Человек омещанивается, во-первых, по мере того как он утрачивает полноту своих связей: горизонтальных (в пределах одного уровня коммуникации) и вертикальных (принадлежность к общностям различных уровней, причастность разным сферам бытия)[736]. Ослабление и, тем более, разрушение каких-либо из этих связей ведет к упрощению и нивелировке иерархии ценностей данной личности, лишает её стимулов к саморазвитию, самосовершенствованию в направлении идеала («Абсолюта»); умаляет или вообще отменяет ответственность индивида за свои действия.

Во-вторых, омещанивание (=нивелировка и духовное обеднение) человека – следствие его недостаточной самореализации как свободной, суверенной, самодеятельной личности.

Совершенно очевидно, что безликую массу атомизированных, одномерных людей продуцируют прежде всего либерально-демократические государства Запада, превыше всего ставящие критерий экономической эффективности, успеха, престижа и т. п. Свой вклад в эти процессы вносили и вносят также тоталитарные общества, урезывающие в ряде существенных отношений права личности, преследующие инакомыслящих, сковывающие многие социально-значимые проявления частной инициативы. Суммарный результат действия всех этих факторов и есть «массовизация на минимизированной основе», т. е. усреднение и омещанивание индивидов.

Мещанство составляет, полагаем мы, самую обширную и влиятельную социальную среду из всех, питающих новоязыческие тенденции современности.

Социально-утилитаристскую подоплёку современного новоязычества с беспримерной откровенностью, граничащей с цинизмом, демонстрирует автор ранее упомянутой книги В. Б. Авдеев. Процитируем несколько изречений этого отечественного новоязычника:

«Эмансипация человеческого “я”, присущая всем языческим формам религиозности» (120) – вот что находится в фокусе современной эпохи.

«…Можно любить женщин, когда тебе за пятьдесят, радоваться жизни, нежиться в роскоши и веселье и при этом потрясать молодые умы всей земли революционностью смелых, никак не старческих высказываний, быть на самом острие религиозного поиска, быть человеком в высшем духовном понимании, писать научные книги и проповедовать» (115). «Все это можно сразу и сейчас, без готовых рецептов, догматической муштры чувств и ума, легко и просто» (116).

«Всюду сместились акценты с ярко выраженным преобладанием практического начала» (101).

«Потребности в универсальной религии сгущаются день ото дня» (1, 172).

«Нетрадиционными религиями и мировым рационализмом уже накоплен огромный опыт по борьбе с христианством…» (166).

«Христос – это не миф и не человек. Это – функция политизированного сознания, это – социальный заказ космической эпохи Рыб» (132).

«…Плюралист Водолей, согласно предвидениям Романо Гвардини, несомненно, окажется неоязычником. Все возвращается к истокам» (114).

«Пророк новой религии обязательно будет иметь высшее техническое образование». «В сущности каждый инженер – это пантеист» (141).

И т. д., и т. д…. Изречения недвусмысленные, говорящие сами за себя. Такова интернациональная, космополитическая по своей сути «библия» современных новоязычников – мещан.

Расистско-почвенническое новоязычество (гитлеровского типа) тоже нельзя сбрасывать со счетов. Оно тлеет и чадит на самой разной социально-политической и этнической почве. Надо, однако, помнить, что национал-социализм был взращен именно «цивилизацией мелких лавочников», мещан.

Какой конкретно «отряд» мирового мещанства может в современных условиях посягнуть на мировое господство, афишируя свою «исключительность», свое мнимое биологическое или историческое превосходство? Вопрос не праздный. В претендентах никогда недостатка не было. Здесь важно знать, есть ли в их распоряжении финансовые средства, экономические рычаги, людские резервы, инструменты коммуникационного воздействия и пр. И всё же главной гарантией против угрозы расистско-националистического новоязычества, как и новоязычества вообще, должно стать, по нашему глубокому убеждению, противодействие омещаниванию общества, которому подвержены в принципе все его слои, не исключая и интеллигенции.

Новоязыческую опасность нельзя недооценивать, но её не стоит и преувеличивать. В культуре русского народа, других народов Российской Федерации сосредоточены огромные, неоценимые духовные ценности, достаточные для того, чтобы противостоять натиску деструктивных новоязыческих тенденций, сколь бы изощренными и многообразными по своим формам, генезису и функциям они ни были.

2000

Новоязычество в контексте культурного кризиса XX – начала XXI века

Термин «новоязычество» (варианты: неоязычество, неопаганизм) вошел в понятийный аппарат современной науки и философии. Но споры о его содержании и объеме продолжаются. Не в последнюю очередь они обусловлены сложностью, многоаспектностью и внутренней противоречивостью самого феномена.

Иногда у одного и того же автора этот термин получает неоднозначное, не приведенное к единству истолкование. Так, Е. Г. Балагушкин, автор статьи «Неоязычество» в Новой философской энциклопедии[737], видит в нем прежде всего «современное религиозное направление», «проявление нетрадиционной религиозности». Но, как видно из контекста, нетрадиционность эта проявляется по-разному. Изначально – в демонстративной альтернативности неоязыческих новообразований по отношению к мировым религиям (христианству в том числе). Резко критикуя последние за неспособность решить кардинальные проблемы личности и общества, их новоявленные оппоненты претендуют на успешное преобразование мира и человека, идя окольными, нетрадиционными путями. Хотя для неопаганизма характерно возрождение дохристианских, языческих верований, автор упомянутой статьи подчеркивает лишь отдаленную родственность неоязычества историческому язычеству древних. Нетрадиционность подобных культов выражается также в том, что в них собственно религиозные представления сочетаются с нетеистическими компонентами, как правило, заимствованными из обрядов и ритуалов первобытных племен и народов. И, наконец, завершая свою статью, автор пишет, что неоязычество «превращается в очень заметный, если не доминирующий фактор современной культуры массовой»[738].

После таких разъяснений определение неоязычества утрачивает четкие контуры, делается многозначным, размытым. Вместе с тем, становится понятным, почему о неоязычестве размышляют и пишут не только встревоженные, негодующие приверженцы мировых религий и религиоведы, но также культурологи, философы, представители других гуманитарных дисциплин. Неоязычество – явление многоаспектное, многоликое, сродни мифическому Протею.

Современные христианские критики обычно относят неоязыческие образования (группы) к разряду сект, акцентируя тоталитарный характер их внутренней организации и процесса вовлечения в них новых членов[739]. Между тем, корректность такого наименования некоторыми исследователями оспаривается. Например, в предисловии к коллективной монографии белорусских исследователей «Неокульты: «новые религии» века?»[740] (автор предисловия – Е. С. Прокошина) говорится, что взгляды неоязычников представляют собой пеструю смесь из языческих верований,