весьма неоднородные в нравственном отношении создания, добродетельность в одной сфере вовсе не гарантирует того же – в другой. Хороший художник вовсе не обязательно мудр в семье, а охранник концлагеря бывает заботливым отцом. Так, по крайней мере, может показаться. Правильнее, однако, было бы сказать, что у художника есть значительный нравственный задел, отправной пункт для бесконечного морального самоусовершенствования, а охранник лишь в состоянии попытаться достигнуть предельных доступных для него нравственных границ в роли семьянина.

Картина остается пестрой и неоднородной, вопреки каким бы то ни было таксономическим притязаниям различных упорядоченных понятийных систем. Вместе с тем Добро пронизывает всю эту пеструю мозаику, порождает образ итоговой целостности – пусть неясный и недостижимый, но в данном случае единственно доступный для восприятия. К сфере морали (а следовательно – и нравственной философии) может быть, таким образом, отнесен не только неуловимый предмет долга и надежд на воздаяние. Этика имеет отношение к нашему способу существования как таковому, к природе человеческих взаимоотношений с миром.

Часто подчеркивалось, что Добро неопределимо в понятиях, связанных со свободой. В этом контексте оно предстает в качестве пустого пространства, в котором должен быть осуществлен человеческий выбор. Неопределимость Добра можно, однако, объяснить и иначе. Видимо, человек изначально обладает некоторым представлением о Добре, о том, как оно связано с его существованием в мире. Средний обыватель, несмотря на постоянное искушение философией, как правило, не думает, что он творит ценности в момент выбора способа действия. Он полагает, что некоторые вещи, поступки на самом деле (т. е. по природе своей) лучше, нежели другие, а ему угрожает лишь опасность неверно распознать их природу.

Обычно мы нимало не сомневаемся, где пролегает дорога к Добру. Главным образом, мы ясно видим зло: в цинизме, жестокости, равнодушии к страданию. Однако понятие Добра так и остается туманным и загадочным. Мы видим мир в свете Добра, но что же такое Добро само по себе? Источник нашего видения лежит все же не в обыденном взгляде на вещи. Это о нем говорил Платон: «К благу стремится любая душа и ради него все совершает; она предчувствует, что есть нечто такое, но ей трудно и не хватает сил понять, в чем же оно состоит» (Государство, 505)[669]. Платон также утверждает, что «как ни прекрасно и то и другое – познание и истина, но если идею блага ты будешь считать чем-то еще более прекрасным, ты будешь прав» (Государство, 508–509)[670].

Мы изложили один из вариантов логического, в современном смысле слова, ответа на поставленный вопрос. Однако этот ответ, по всей вероятности, неполон. Ведь сам по себе вопрос «Что есть Добро?» в корне отличен от вопросов типа «Что есть Истина?» или «Что есть смелость?». При ответе на последние природа Добра должна также приниматься во внимание, ибо только в свете представления о Добре здесь возможно вразумительное разъяснение: «Настоящая смелость – это…» Коль скоро мы пытаемся определить Добро посредством некоего Х, то необходимо добавить, что имеется в виду благое Х. Если мы утверждаем, что Добро есть Разум, то мы должны говорить о благом суждении. Если, по исходной посылке, Добро есть Любовь, то необходимо пояснить, что существуют разные роды любви. Даже понятие Истины двусмысленно, и только о Добре мы вправе сказать, что его подлинность поверяется им же самим, без какого-либо содействия извне.

Можно также утверждать, что все вещи, способные в разной степени быть совершенными, реализуют эту способность на свой манер. Идея совершенства может быть реализована не иначе как в отдельных конкретных воплощениях достижимых ее степеней. А это означает, что невозможно говорить о природе совершенства как такового в том же смысле, как говорят о благородстве или о хорошей живописи. В любом случае точки зрения окажутся различными, а истинность суждений не будет доказана. Такая логика иногда приводит к мнению, что Добро есть лишь словесный ярлык, понятие почти банальное, лишенное реального содержания, не более чем слово, являющееся обобщающим производным от слова «одобрение». Такая позиция превращает Добро в знак, относящийся к ищущей самореализации личной воле; в термин, который для пущей ясности может быть замещен словосочетанием «я одобряю это» (тот или иной факт, событие).

Подобная аргументация, равно как и следующий из нее вывод мне представляются ложными по уже описанным причинам: совершенство как таковое есть род целостного единства, наше существование характеризуется некими силовыми линиями, устремленными в определенном направлении, направленными в единую точку схождения. Есть и другие причины [ложности понимания Добра как произвольного, неопределимого понятия], попробуем о них поговорить.

Идеям Доброты и Добра свойственна неподдельная таинственность, причем сразу в нескольких смыслах. Неопределимость добра коренится в несистематичности и неистощимом разнообразии мира, а также в том, что добродетель лишена цели. По этой причине можно усмотреть специфическую связь между понятиями Добра, с одной стороны, и понятиями Смерти и Случайности – с другой. (Кто-то может сказать, что Случайность на самом деле есть разновидность Смерти. Отсюда наше столь убедительное memento mori).[671]

Именно исконный смысл понятия смертности дарует нам способность рассматривать добродетель как единственную ценность – невозможно ведь ни ограничить, ни предвидеть заранее те требования, которые она к нам предъявляет. Тот факт, что мы не в силах повелевать миром, может быть истолкован в позитивном ключе. Причина загадочности Добра – человеческая хрупкость, уязвимость, а также значительная отдаленность Добра от нас. Если существуют ангелы, то они в силах определить Добро, впрочем, мы все равно были бы не в силах понять это определение, поскольку большею частью являемся существами-автоматами, порабощенные безжалостными силами нашего эгоизма, сущность которого едва ли осознаём. В лучшем случае мы, как люди добропорядочные, способны должным образом реагировать на различные ситуации. Мы ведем себя подобающим образом в тех случаях, когда достойное поведение дается нам достаточно просто, в иных же, более сложных условиях позволяем себе оставаться морально неразвитыми. Можно сказать, что каждое человеческое существо отделено от добродетели неодолимыми психологическими барьерами. Если мы попробуем бросить взгляд за пределы нашего Я, то увидим лишь разрозненные, неупорядоченные намеки на Добро. Лишь в немногих случаях добродетель сияет ярко и отчетливо: в великом искусстве, в поведении смиренных людей, которые посвятили себя служению ближним.

Однако способны ли мы, помимо нравственного самоусовершенствования, даже в подобных случаях постигнуть сущность Добра с достаточной отчетливостью? Это удается лишь в тех случаях, когда мы представляем себе пределы нашей свободы. Понятие же свободы весьма неоднородно. Часто оно действительно означает один из аспектов добродетели, касающийся главным образом достижения адекватного видения мира и обуздания эгоистических побуждений. Однако другая, ложная (хоть и более популярная) составляющая понятия свободы служит обозначением