дрожь я, как и любой другой, кто проходил длительную военную подготовку, никогда не смогу преодолеть.)

Я повернулся кругом и вытянул руки по швам. Генералом, который меня окликнул, оказался мой отец!

Со злобным самолюбованием, покачивая бедрами, он приближался ко мне. Он снял одну перчатку и держал ее в руке, при этом ритмично постукивая себя по ляжке хлыстом. На одном глазу его был монокль с черным ободком; с монокля неровно свисала вызывающе толстая цепочка.

– Ах, это ты, – сказал он насмешливо. – Этого и следовало ожидать.

Куда девалась вся моя отвага? О Зинаида!

Я застыл на месте, внимая словам командира.

– Тебе недостаточно часто повторяли, что офицеру запрещены внеслужебные отношения с рядовыми? У тебя самого не хватает ума понять, насколько вредна для высшего должностного лица ложная и неуместная доверительность?.. Но я же тебя знаю! Если тебя заметят хоть раз, это не останется без последствий. Как тебе известно, я не хотел бы видеть тебя среди своих подчиненных, боже упаси! Но если б ты был под моим началом, черт бы тебе позавидовал! Я хотел тебя подбодрить, мой дорогой!

Он посмотрел на часы.

– Где ты находишься? Что делаешь? Теперь полпятого. Ты уже свободен, ты не на занятиях, ты вправе тут прогуливаться? Если я еще раз замечу такой непорядок… ты… не вздумай со мной шутить! Ты слышишь? Ты должен вести себя как офицер, я требую исполнения воинского долга! И… что еще я должен сказать… ну… имей это в виду. Прощай!

Он согнутым указательным пальцем едва коснулся козырька фуражки и отвернулся, а я… сатана!.. в замешательстве… четко отдал честь.

Ему вслед, ему вслед… это взорвало меня, когда я очнулся, и повергло в уличную грязь. Убийца, душегуб, живодер, невежественный нахал, наглый тупица!

Я стоял, как на палубе качающегося на волнах парусника. Внезапно я подумал о Зинаиде. Обида и блаженство выдавили из меня несколько слез облегчения. Я услышал, как бормочу про себя: «Придет день!»

Каждый вечер с наступлением темноты я отправлялся в паломничество к своим новым друзьям.

Сказочные многочасовые прогулки по ночам я совершал в одиночестве или вместе с господином Зеебэром. Тянуло ли глухонемого бухгалтера в этот таинственный дом нечто большее, чем игра и опиум, – этого я уже не узнаю.

На этот раз встретивший меня китаец был сильно взволнован. Он таинственно кивнул мне, схватил меня за рукав и поднял откидной люк. Его тусклый фонарь донизу осветил лестницу. Я спустился по шатким ступенькам в подвал. Огромный сырой подвал, неизмеримое пространство! Возможно, старый винный погреб аббатства на вершине горы.

Вокруг стола, на котором в садовом подсвечнике горели свечи с защитными колпачками (здесь дул порывистый ветер), сидели русские. В их позах и выражении лиц ощущалась какая-то торжественность. Бешитцер председательствовал. Его лицо от душевного волнения было еще более восковым, чем обычно, гладким, без единой морщинки или жилочки жизнелюбия. Переносица у него была необыкновенно тонка, благородный нос необычайно остер. Такие острые носы встречаются у теологически, в хорошем или дурном смысле, настроенных людей.

Сбоку от него сидела Зинаида, которая смотрела сквозь меня строже обычного; ее хрупкие руки мерцали в бледном свечении пространства.

На другом конце стола был стул для меня. Хаим махнул мне. Я сел.

Даже подрагиванием ресниц никто не нарушал торжественную неподвижность. Никогда не подавляла меня общая мощь столь многих высоких душ так, как в эти бесконечные минуты тишины, что прерывалась только старческими прерывистыми вздохами потока, текущего над нашими головами.

Наконец Бешитцер посадил на нос погнутое пенсне и развернул бумагу.

Сначала он сказал несколько слов по-русски. Потом воскликнул напевно, с вибрацией:

– Кто бы мог подумать! – Его акцент усилился. – Он у нас в руках! – И после паузы: – Слушайте, братья, что пишет мне Комитет!

Голос чтеца прерывался и дрожал:

– «Сообщаем вам, что царь прибудет в В. тридцатого мая, а именно в семь часов тридцать пять минут утра, в поезде особого назначения, замаскированном под обычный пассажирский поезд.

Прибытие ожидается на Северном вокзале в тот момент, когда приезжают и отбывают два встречных скорых поезда и возникает большая сумятица. Для этого особого состава подготовлен третий, считая с главной платформы, железнодорожный путь.

Царь путешествует в гражданской одежде, как и вся его свита, состоящая примерно из тридцати сановников высшего ранга и сотни полицейских агентов; столько же агентов, разумеется, ждет на месте.

Царь будет, вероятно, в сером костюме с жилетом и с мягкой шляпой на голове, напоминая по виду состоятельного врача. Он выйдет из вагона второго класса. Возможно, царь наденет круглые очки в роговой оправе с широкими дужками. Его могут сопровождать посол Извольский и министр Сазонов[25].

В зале ожидания царь с небольшим саквояжем в руке и встречающая его женщина с двумя маленькими детьми, громко поздоровавшись друг с другом, изображают семью.

Затем вся группа направляется к таксомотору номер тридцать семь двадцать, как будто только что вызванному. Рядом с личным шофером императора сидит мужчина в скромном костюме – шеф местного отделения полиции.

Семья, то есть царь и женщина с детьми, едет в резиденцию С., где царь у открытых ворот замкового парка выходит из машины, которая следует дальше. Царь с саквояжем в руке идет по тисовой аллее, где на втором повороте в восемь часов двадцать минут его встречает молодой эрцгерцог; они вместе направляются в замок.

Есть две возможности покушения, из которых следует предпочесть вторую, поскольку меньше людей окажется в опасности. Первое покушение произойдет в зале ожидания, на возможно близком расстоянии, из огнестрельного оружия, второе – перед порталом парка, здесь уместнее бомба.

О возможных изменениях в плане сообщим в зашифрованной телеграмме.

О строго засекреченной поездке царя неизвестно крупнейшим газетным издательствам Европы. Помимо крупнейших фигур местной династии и лидеров политических партий, никто ничего не знает.

Цель поездки – совещание по поводу осложнившегося из-за албанского вопроса международного положения; состоится это совещание под председательством старых мерзавцев».

Молчание длилось целую вечность. Все затаили дыхание, пока Бешитцер скрюченными пальцами осторожно складывал лист бумаги. Потом он тихо спросил:

– Кто?

Все мужчины вскочили, вскинули руки и закричали:

– Я!

Только я остался сидеть.

Безучастный темный взгляд Зинаиды встретился с моим.

Ничего другого она от меня не ожидала.

Я резко встал. Стул за мной с грохотом опрокинулся.

– Не вы. Это сделаю я.

Какая ярость! Мужчины возмутились, они готовы были броситься на меня. В этой неразберихе каждый кричал:

– Кто ты такой?

– Новичок!

– Молокосос!

– Служака!

– Что ты понимаешь?

– Кого он у тебя убил?

– Ты у стенки уже стоял?

Я остался тверд