Более того, 20 января 1922 г. СТО, одобрив ассигнования на очередные выплаты «Нюдквист и Хольм», возлагает на Ломоносова и… верно, Литвинова (читай: подельника!) задачу оценить, «какие потери возможны при уменьшении обусловленных договорами заказов»[1545].

Что произошло, на каком этапе и по чьей воле текст документа претерпел столь разительные изменения — тайна, покрытая мраком времени. Видя ошеломление соперника и не теряя ни минуты, Ломоносов, козыряя поддержкой вождя, пускается во все тяжкие и даже пытается, ссылаясь на какое-то мифическое «специальное задание тов. Ленина», подмять под себя организацию ремонта за границей советских судов — исключительную сферу ответственности наркома внешней торговли. Красину приходится терпеть. Он не решается пока на открытый протест. Ведь в его памяти еще свежа реакция Ленина на его предыдущий демарш, когда он пригрозил уйти в отставку с поста наркома, если будет урезано монопольное право НКВТ на контроль за всей торговлей. Тогда Ленин начертал на одном из документов: «От Красина придется, по-моему, отказаться, если он будет отвечать истерикой»[1546]. И хотя формально повод для столь жесткой реакции был иной, Красин хорошо понял, какова истинная подоплека этих угроз в его адрес. Не трогай Ломоносова!

В итоге главу РЖМ слегка пожурили и попросили не игнорировать всяких там полпредов, а «осведомлять» их о планируемых сделках. Но контроль НКВТ и НКПС при сохранении непосредственного подчинения миссии СНК какой-то условно-ущербный, не полный: «финансовая отчетность миссии ведется по формам НКВТ и направляется в этот Комиссариат, техническая — по формам НКПС и направляется туда же, а материальная — по формам, согласованным между НКВТ и НКПС, — в оба эти Комиссариата»[1547]. Ну, а полпредов профессор должен не более чем «уведомлять» о предполагаемых сделках. При такой запутанной схеме подчинения и отчетности поле для маневра и фантазий главы РЖМ сохранялось обширнейшее. Можно сказать, Ломоносов отчасти даже расширяет свои полномочия, теперь к сфере его исключительной ответственности отнесена и доставка готовых паровозов в Россию, что требует переоборудования судов и стоит немалых денег.

Поскольку прямая подчиненность главы РЖМ Совнаркому сохраняется, то Ломоносов, делая вид, будто обижен недоверием, вновь подает в СНК заявление об отставке. При этом в качестве предлога он выдвигает, казалось бы, незначительный факт, а именно это самое изменение отчетности, оставляя в стороне другие, более весомые аргументы. Очевидно, ему необходимо отвлечь внимание от основных проблем, связанных со своей деятельностью как главы РЖМ, на второстепенные. На защиту ценного специалиста грудью встал А. И. Емшанов[1548], сменивший кресло наркома путей сообщения на кабинет заместителя Ф. Э. Дзержинского, который к тому моменту возглавил НКПС. Он затормозил решение вопроса издревле известным всей русской бюрократии способом — созданием специальной комиссии.

И у Ломоносова, на удивление, все получается: СНК не принимает его отставку. А чтобы ни у кого не возникало сомнений в том, кто именно стоит за столь благополучным для него исходом административной схватки с НКВТ и НКПС, Юрий Владимирович демонстративно выражает свою признательность Ленину за доверие.

Более того, 2 февраля 1922 г. Политбюро одобряет предложение Ломоносова о заключении кредитно-экономического соглашения со Швецией и поручает провести ускоренные переговоры тройке в составе Литвинова, Ломоносова и Керженцева.

Это явно не то, что хотелось бы видеть Красину, ведь отношения со Швецией — это его, кровное. К тому же самому наркому особо похвалиться нечем: валютная выручка Внешторга за 1921 г. составила всего 9 млн руб. Вся! Его также не может радовать намечающийся тандем Литвинов — Ломоносов. И это при том, что 1 февраля 1922 г. полпред РСФСР в Швеции Керженцев пишет в Москву: «Считаю недопустимым, что Ломоносов уведомляет шведское правительство каким-то частным образом о переговорах с Советским правительством. Прошу принять решительные меры против этой дезорганизаторской самостийности, которая совершенно подрывает работу… Настаиваю, чтобы кредитные переговоры были изъяты из рук Ломоносова»[1549].

Надо сказать, и Ломоносова доводили до истерики те случаи, когда указания из Москвы поступали ему через Керженцева, которого он всеми силами пытался изолировать от получения любых сведений о проводимых им операциях с золотом. При этом Ломоносов сам переходит в наступление, обвиняя Керженцева в предвзятом к себе отношении, из-за которого тот голословно обвиняет его «во всех преступлениях, кроме скотоложества». Будучи верным себе, он тут же придает делу политическую окраску, стараясь запугать НКВТ тем, «что вся эта свара, в которой я стараюсь принимать минимальное участие, стала достоянием иностранцев; а это едва ли в интересах Советской России»[1550]. В такой ситуации стоит ли удивляться, что и этот демарш полпреда остается без последствий, словно какая-то неведомая сила двигает Ломоносова вперед, отметая все разумные доводы и попытки унять его неуемную алчность. У самого же Керженцева, возможно не без участия Ломоносова, возникают проблемы с комплектованием своего штата персоналом, ибо шведы без каких-либо объяснений отказывают во въездных визах советским сотрудникам. Делалось ли это с подсказки профессора или таким образом местные спецслужбы добавляли противоречий и подозрительности в отношениях советских представителей, сегодня сказать трудно, но исключать интриг со стороны Ломоносова в этом вопросе я не могу.

В такой ситуации Красину необходимо срочно отвлечь внимание от собственных провалов, в первую очередь во внешней торговле. Вынужденный временно отступить, он в ответ выдвигает на первую линию атаки на Ломоносова торгпреда в Германии Б. С. Стомонякова, у которого немало поводов для обвинения главы РЖМ в реальных и мнимых злоупотреблениях, причем первых так много, что придумывать вторые фактически нет необходимости.

Возможно, именно потому в марте 1922 г. появляется совершенно секретная записка торгпреда в Германии Б. С. Стомонякова — ближайшего, напомню, конфидента Леонида Борисовича, многим ему обязанного, ибо по его рекомендации в свое время Стомонякова приняли на службу в германскую фирму «Сименс-Шуккерт». Красин настолько доверяет Стомонякову, что тот служит тайным почтовым ящиком, передавая письма Леонида Борисовича обеим его женам. Согласитесь, поручение более чем щекотливое.

И вот верный оруженосец Красина стряпает документ, котором, в частности, «раз и навсегда» отмечает, «что запоздание в поставке паровозов является результатом неудовлетворительности составленных проф. Ломоносовым с паровозными заводами договоров, не обеспечивающих наших интересов»[1551].

Однако в Москве постепенно всем становится ясно, что заказ паровозов в Швеции сам по себе был большой ошибкой. Уже в 1925 г. исследователь русского железнодорожного транспорта И. Д. Михайлов прямо указывает в своей книге, что в стране «создали впечатление о необходимости заказа подвижного состава за границей… Заказ был сделан, огромные суммы на него затрачены, хотя в дальнейшем оказалось, что можно было обойтись и без этого заказа, стоило лишь усилить капитальный ремонт паровозов»