И платеж только в долларах. Перевод через банк «по указанию» эстонцев. Именно так: по указанию. Как ни крути, а по тем временам очень круто![1576]

Юрий Владимирович, помимо своей воли, даже на мгновение зажмурился, представив себе хищные глазки Кацнельсона, вопрошающего о суммах, широко потраченных им на «представительские цели», — никаких документов по оправданию подобной щедрости в наличии не имелось. А доброжелателей, точнее недоброжелателей, у кого-кого, а у Юрия Владимировича хватало: все «нужные» люди, командированные за границу из России, с удовольствием пользовались его гостеприимством. И ведь никто из них теперь не поможет — все отрекутся. Они-то и раньше не отказывали себе в удовольствии по возвращении в Москву позлословить о «расточительности» совершенно распоясавшегося железнодорожного профессора. Ломоносову было понятно, что это откровенное проявление мелкой зависти менее удачливых, чем он, советских функционеров. Особый шок вызывали даваемые им в самых роскошных ресторанах Стокгольма завтраки, которые «отличались невероятным обилием рыбных блюд и вина; это были лукулловские пиршества, продолжавшиеся с 12 до 3 часов. А обеды затягивались иногда до глубокой ночи»[1577].

Надо отметить, что в этом Ломоносов являл полную противоположность Красину, который всегда очень внимательно относился к своему питанию, стараясь соблюдать умеренность во всем, кроме власти, денег и женщин, разумеется. Красина бесило обжорство Ломоносова. Его раздражала сама необходимость подолгу засиживаться за столом, даже если этого требовали интересы дела, хотя он неплохо разбирался в винах — сказалось вольготное годичное проживание в Крыму в имении богатого винодела-сибиряка. «Француз ничего не может сделать, не устроив сперва банкет, — возмущался Красин в период работы в Париже навязываемым ему местными традициями стилем общения бизнесменов. — Прежде чем заключить какую-нибудь сделку, нужно съесть как минимум два громадных ужина вместе с людьми, с которыми ведешь переговоры. Еда там вкусная, но для меня это смерть!»[1578] Так стоит ли удивляться, что эти два антипода не могли ужиться вместе даже в тех сферах, где их интересы вполне могли совпадать. Стоило им договориться, и денег с лихвой хватило бы на обоих. И все было бы тихо. Так нет, не срослось.

Что же касается Кацнельсона, то Ломоносову приходилось лично зреть «грозу» советских коррупционеров и растратчиков, но, как говорится, со стороны — во время посещения кремлевской «столовки». И он даже своим видом произвел на него, тертого в финансовых межведомственных чиновничьих баталиях калача, удручающее впечатление. А теперь, когда Кацнельсон стал еще и начальником Финансового отдела ВСНХ, совмещая это с деятельностью главного экономиста ГПУ, свидания с ним было не избежать: дружеская беседа могла начаться в ВСНХ, а потом плавно переместиться в камеру внутренней тюрьмы ГПУ. В дополнительных объяснениях, чем это грозит, Юрий Владимирович не нуждался. Тем более до него доходили слухи о том, что Кацнельсон и его подручные особо интересуются жильем, принадлежащим подозреваемым в экономических преступлениях против республики Советов. У арестованных саботажников и растратчиков квартиры изымались под предлогом необходимости предоставления жилплощади в Москве «выдвиженцам» из провинции, которыми новый режим старался укрепить партийную прослойку в совучреждениях. Судьба же семей прежних владельцев никого не интересовала, в лучшем случае тех попросту выбрасывали с пожитками на улицу, а в худшем — их ждало принудительное выселение из столицы. Однако по какому-то странному стечению обстоятельств квартиры, изъятые сотрудниками Экономического управления ГПУ, не возвращались ведомствам, в распоряжении которых находились эти дома, а заселяли их какие-то странные люди, явно хорошо знакомые кому-то очень влиятельному на Лубянке. Дело дошло до открытого конфликта с Госбанком СССР, чье руководство возмутилось фактом вселения неизвестных им лиц в ведомственные дома, принадлежащие банку, хозяев которых — высокопоставленных сотрудников Госбанка — незадолго до этого арестовали по обвинению во вредительстве и саботаже. Тотальному разгрому подвергся персонал Валютного отдела банка, и это тоже служило нехорошим признаком для Ломоносова. Но интерес, особенно подогреваемый деньгами, сильнее страха. И Юрий Владимирович уже не мог остановиться. Богатство манило его, а золото питало тщеславие.

Так что, еще несколько раз перечитав послание Каменева, Юрий Владимирович именно так и поступил, как советовал Лев Борисович: включил механизм «оттяжки», отделавшись неопределенным ответом. Главное его содержание: профессор устал и заскучал по научно-преподавательской деятельности, ибо убедился, что в этом и состоит его призвание. И, казалось, сработало: от него на время отстали.

Но уже 18 сентября 1922 г. к делу подключился сам вождь, который и на койке в Горках почему-то не забывал о Ломоносове: «Считаю абсолютно необходимым, чтобы Вы с максимальной быстротой вернулись на работу в Россию и не на профессуру в Киеве (как вы писали Каменеву и Дзержинскому), а в НКПС либо на местную работу»[1579].

Получив подобную записку Ленина, Юрий Владимирович прибегает к варианту «Б». Он понимает, что времени терять нельзя и тема строительства паровозов как причина продолжить безбедно существовать за границей исчерпана, изжила себя. Да еще Дзержинский, как ему удалось узнать не без помощи искренне благодарной Фотиевой, горячо поддержал пожелания Владимира Ильича, заявив, что горит нетерпением видеть Ломоносова в кресле члена Коллегии НКПС. А может быть, на солдатской табуретке в комнате допросов Кацнельсона? — мелькнула у него мысль.

Ослушаться вождя в такой ситуации крайне опасно, ведь его благосклонность — главная гарантия безопасности Ломоносова. Но вот научный прогресс не остановить! И кому быть во главе этого процесса, как не профессору? Необходима идея, которая по своей технической новизне затмит все его прошлые прегрешения и вновь вернет ему титул железнодорожного гуру. А главное — позволит оправдать уклонение от возвращения на родину. Победить в подобной ситуации можно, только перехватив у своих оппонентов инициативу. И он решает действовать на поле, где ему нет равных, — инновационном. Ломоносов, основываясь на своих исследованиях, выдвигает встречный проект создания дизельного локомотива и, естественно, направляет его с личным письмом соответствующего содержания на утверждение Ленину. Его единственная жизненная стезя определилась — «путь научного творчества». Правда, на воплощение замысла в металле потребуется 5–7 лет упорного труда в подходящем месте, например в университетском городишке в Германии. Стоить Советской России это будет гроши, а экономический эффект — исчисляться миллионами.

Срабатывает: 21 октября 1922 г. Ленин, на время вернувшийся к делам, требует одобрить проект дизельного локомотива Ломоносова. Опираясь на это решение и используя его как охранную грамоту, Ломоносов даже появляется в Москве. По известным только ему каналам он добивается личного приема у Ленина. 1 ноября 1922 г. Ленин шифротелеграммой предлагает Дзержинскому, который находится на отдыхе в Сухуми, взять к себе Ломоносова на должность заместителя наркома. Для Юрия Владимировича вариант вполне подходящий: занять кресло заместителя в