Фон Фок слушал Бенкендорфа, не проронив ни звука. Слабость надзора среди крестьян и в армии была очевидной.

— Я обобщил материалы о легендах, популярных среди крестьянства, в частности об атамане Метелкине: «Пугачев попугал господ, а Метелкин пометет их!» Но этого, конечно, недостаточно.

Метелкин — историческая фигура. Под Метелькой скрывался атаман Игнат Заметаев. Но что происходит сегодня? И я, и император хорошо знаем, что болтают о связи Нессельроде с австрийским двором и Меттернихом, и важно напоминать о том. Но вопрос в ином. Мы не знаем фамилий австрийских агентов. Между тем недавние события показали, что диктатора князя Трубецкого мы взяли именно в австрийском посольстве. Неужели можно поверить в то, что Лебцельтерн не знал о настроениях в гвардии, имея такого родственника? Чтобы получать благодарности от государя, необходимы более существенные данные. Шервуд и прочие занимаются имитацией сыска. А мы погрязли в бумагах — входящих и исходящих!

Фон Фок полагался на собственное перо скорее, чем на агентуру, которая по-прежнему находилась в плачевном состоянии. Реальную силу представляли лишь офицеры корпуса жандармов и генералитет. Генерал-майор Балабин в Петербурге, генерал-лейтенант Волков в Москве, подполковник Белау в прибалтийских провинциях и целый ряд других офицеров и генералов, не подчиненных фон Фоку, фактически исполняли несвойственные им обязанности.

Бенкендорф опирался еще на нескольких лично отобранных людей — полковника Бибикова, полковника Дейера, майора Локателли и полковника Жемчужникова.

Кого же привлек сам фон Фок? Бенкендорф решил задать ему вопрос открыто. Он ценил фон Фока, лучшего под рукой не было, однако сквозь подробность французских фраз и тщательность рассуждений проглядывало отсутствие фактов, фамилий и событий. Император не раз обращал внимание Бенкендорфа на характер донесений управляющего III отделением. Каждый день он возвращал доклады с пометками и вопросительными знаками.

Фон Фок в ответ на прямой вопрос прочел довольно странный список агентов:

— Статский советник Нефедьев, служащий Министерства финансов Бландов — коллежский советник, граф Лев Соллогуб, писательница Пучкова, чиновник Лефебр, драматург Висковатов, камер-юнкер князь Голицын…

Бенкендорф прервал его:

— Для меня фамилии — пустой звук. Я никого не знаю. И полагаю, что они не могут доставить нужных сведений. Они могут лишь осветить те или иные события и передать слухи и сплетни. Агентурную сеть необходимо укрепить. А в Третье отделение и в штаб корпуса жандармов привлечь в качестве дежурных офицеров людей, способных к активной деятельности. Есть у вас подобные на примете?

— Есть, — ответил фон Фок, вовсе не смущенный неудовольствием начальства.

— Кто?

— И не один. Ротмистр Сухарев и полковник Дубельт. Замечу, что штаба корпуса жандармов у нас пока как такового нет, что осложняет работу. Дежурные офицеры действуют как бы сами по себе. Нет координационного центра.

— Это тонко подмечено, Максимилиан Яковлевич. Дубельта знаю. Бывший командир Старооскольского полка, адъютант Раевского. Был под Фридландом и при Бородине. Кажется, отличился у Смоленска и в битве за Малоярославец. Не пугает тебя, что он бывший масон?

— Не только! Жена — родная племянница Мордвинова.

— Этого нам недоставало!

— Но желает служить после отставки и не раз прославлял в кругу друзей честное жандармство, вполне солидаризуясь в том с Пущиным, Вяземским, Волконским и прочими либералами. Вся грудь в орденах.

— Какие там ордена! Помнится, Владимир четвертой с бантом, Анны тоже четвертой. Правда, за кампанию тринадцатого года получил прусский «За достоинство».

— Он человек умный и деловой, — сказал фон Фок.

— Ну и в Тверь его. Там нет штаб-офицера. Оправдает доверие — переведем. А Сухарева ко мне в приемную. За него Балабин ручается. Очень толковый и сметливый молодой человек. Однако вернемся к началу нашей беседы. Я тут напоролся на донесения Вороненко и Гуммеля. Последний пишет по-немецки с ошибками, а первый — хоть и без ошибок, но нагл и, по-моему, многое выдумывает. Вдобавок — меру потерял: триста рублей просит! Казна ведь не свой карман! Так нельзя! Между прочим, как идет подписка о непринадлежности к тайным обществам?

— Хорошо. Здесь трудностей нет. Министерства отчитываются регулярно. Пушкин поморщился и подписал.

— Дался тебе этот Пушкин!

— Как же-с! Глава недовольных. Весьма неустойчивая персона.

— Он человек даровитый, но, очевидно, неисправимый.

— Надзор сделает его недостатки менее явными, — иронично заметил фон Фок.

— Словом, Максимилиан Яковлевич, прошу учесть замечания. Нам не нужны ни революции, ни неожиданности. Помни: император умнее нас с тобой и осведомленнее. Ему Закревский докладывает, Чернышев, Дибич, Голицын — люди далеко не глупые. А сейчас — прощай! Узду не затягивай, я знаю — рука у тебя твердая! Я — к императору. — И Бенкендорф с облегчением удалился из кабинета.

Ноябрь в Петербурге чуть ли не самый отвратительный месяц. Сек мелкий упрямый дождик — холодный и острый. Он заполнял собой пространство, мешая дышать и искажая контуры домов и деревьев. Наперерез мчащейся по Малой Морской коляске фон Фока метнулся черный промокший жандарм и, не узнавая, схватил под уздцы лошадь. Кучер Вильгельм со зла хотел перетянуть кнутом. Узнав наконец фон Фока, жандарм вытянулся и пропустил. У подъезда под козырьком стояли и дымили трубочками два унтера, чувствуя себя по сравнению с наружной охраной даже уютно. Они удивленно взглянули на фон Фока и, сообразив, что произошло какое-то чрезвычайное происшествие, засуетились и принялись ключом открывать тяжелые, обитые медными полосами двери. В такое время фон Фок здесь побывал лишь однажды, когда провожал Бенкендорфа в Петропавловскую крепость накануне казни декабристов. Александр Христофорович тогда не спал двое суток напролет.

На лестнице появился адъютант Бенкендорфа ротмистр Алексей Львов. После дежурства он всегда оставался ночевать.

— Что случилось, Максимилиан Яковлевич? — спросил он, впрочем, без особого волнения. — Нева вышла из берегов?

— Хуже! — воскликнул фон Фок. — Польша!

Они вошли в спальню Бенкендорфа, отодвинув полуодетого камердинера Готфрида. Елизавета Андреевна всегда почивала на своей половине. Бенкендорф сразу открыл глаза и поднялся:

— Плохо?

— Еще как! Убит Любовицкий!

— Кто это? Должности не помню.

— Вице-президент Варшавы. Наповал застрелили генерала Жандра. Погибли генерал Трембицкий и генерал князь Станислав Потоцкий. Причем несчастного Потоцкого зарубили, не опознав. И страшно произнести: ужасной смертью кончил дни Гауке!

— Не может быть! Гауке?! Военный министр!

— Все может быть, Александр Христофорович! Теперь все может быть! Цесаревич, слава Богу, жив. Княгиня Лович с ним в Вержбне.