собственного авторитета, и, как реалист и здравомыслящий человек, я безо всяких сомнений уничтожу тебя – затягивать с этим ни к чему. Но ты – желаешь проститься с жизнью или встать рядом со мной? И на этот раз давай без увёрток и сказок!

– Я понял твоё намерение, Мезахир-шэх, – не замедлил с ответом Сошедший-с-Небес. – В какой-то мере оно мне даже импонирует: я вижу перспективу развития цивилизации во всех её аспектах, я вижу предпосылки для расцвета наук, искусств и ремёсел, а вместе со всем этим я усматриваю для людей значительное улучшение качества жизни и возможность реализовать свой творческий потенциал. К тому же, имей я такое желание, я вполне мог бы извлечь из твоего предложения и немалую выгоду для себя лично. Однако, – Сошедший-с-Небес поднял взгляд на шэха, – ты не понял сути моих намерений и деяний. Я не пастырь, не пророк и не учитель. Я не измышляю трансцендентных идей, не строю планов по установлению некоего «истинного» мирового порядка и тем более не собираюсь манипулировать кем бы то ни было в своих интересах – я несу просвещение и уважение к личности! Я не стряпаю новую религию и не желаю ввергать людей в очередное, ещё более безнадёжное, рабство, напротив – я говорю о необходимости и реальной возможности свободы! И то, что слышат от меня люди, – это не вольное изложение старых сказок и мифов и не создание новых! Всё – и единственное! – что я делаю: открываю правду!

– Правда бывает смертельной… – проговорил Мезахир-шэх. – Подумай до утра, Сошедший-с-Небес. Надеюсь, тогда ты станешь соображать яснее, а изъясняться короче, и таки дашь мне чёткий ответ.

Глава 8

Круги на воде затухают, поглощённые инертной массой водоёма. Но иногда обстоятельства складываются таким образом, что упавшая капля может стать причиной катаклизма: колебания водной глади расходятся, отражаются от препятствий, пересекаются и накладываются, попадают в резонанс с тысячами других колебаний… и вот уже не лёгкая рябь – гигантская волна несётся, готовая уничтожить, поглотить полмира!

А что же создатель этой волны, случайно (или намеренно) обронивший каплю, – ожидал ли он подобного развития событий?

К добру ли, к худу ли – набирает мощь слепая, неуправляемая громада. Однако, если оседлать этого растущего гиганта, можно достать до самого неба…

***

Как долго Максуд сидел на голом каменном полу, всем своим «я» погрузившись в ту сферу, где воспоминания и грёзы более значимы и реальны, чем мир, в котором находится плотное тело? Память ясно дала понять, что разгадка тайны потерянной жизни хранится именно там, в глубине сферы, но импульс, забросивший сознание Максуда в эту область, угас, и теперь оно, сознание, неуклонно всплывало к поверхности, судорожно цепляясь за исчезающие видения.

Когда в голове прояснилось, Максуд, потерявший себя во времени и пространстве, испытал растерянность. Он с большим трудом вспомнил, как шёл тёмными коридорами, как ударила о каменный проём дверь, собранная из толстых кованных прутьев, – да так, что те загудели басом! Зато – не в память и не в сознание – в чувства врезался, надолго в них застряв, неприятный звук: клацанье и скрежет запираемого замка…

Стараясь подавить внутреннюю дрожь, Максуд вглядывался в темноту, едва разбавленную далёким отголоском света, и ему казалось, что не в каменном теле Горы пробиты катакомбы,место его заточения, нет! Они пробиты во мраке – в том, изначальном, что царил повсеместно на заре сотворения Мира, и часть которого, оказывается, сохранилась поныне! Некий источник света, призрак, невидимый с места Максуда, проделал в толще этой первотьмы узкий коридор с нишами камер-пещер. И заметно было, как подрагивает от напряжения этот усталый, неведомо когда застрявший в массе кромешной тьмы огонёк. Далёк ли тот час, когда пламя погаснет и схлопнется тьма, навечно упокоив в своей толще жалкий комочек жизни, – его, Максуда, жизни?!

Максуд помотал головой в тщетной попытке изгнать готовый вспыхнуть приступом паники скорее эмоциональный, нежели визуальный образ, и сделал глубокий вдох, чтобы унять не пожелавший откатиться обратно на окраину чувств страх. Затхлый дух слежавшейся соломы тут же до отказа набил лёгкие шероховатой массой. Этот дух заполнял тьму целиком, словно являлся её неотъемлемой частью, и делал ещё более материальной, физически ощутимой, да к тому же настолько давящей, что Максуду стало невмоготу удерживать в раздавшейся грудной клетке воздух – и он выплюнул его с кашлем.

Мышцы ног закололо и стало зябко. Максуд поёжился. Он ещё не чувствовал ни голода, ни жажды, но ужас перед тем, что как бросили его здесь, так и забыли напрочь о существовании, уже начинал сжимать желудок и заставлял чувствовать сухость во рту. Максуд был отнюдь не из пугливых или избалованных сытой и спокойной жизнью (с его-то ремеслом сборщика?), нет, но оказаться запертым в глухом каменном мешке, не имея возможности хоть что-то предпринять… «Всё кончено?» – как саваном накрыла сознание мысль.

Мысль не исчезала, зудела навязчиво, а Максуд, чудом стряхнув жуткое покрывало, теперь уворачивался от этого зудения, как от лесной осы-разведчика, которая преследует в джангала любого, кто попадётся ей на пути, пока не выяснит, способен тот защититься или нет. И если решит, что ты легкодоступная жертва – весь рой примчится по её сигналу, чтобы разделаться с тобой!

«Фанис придумает что-нибудь… Фанис найдёт выход…» – беззвучно шептал Максуд заклинание, призванное отпугнуть опасную тварь, – но та кружила и кружила, всё ближе, ближе… Почуяла слабость?

«Фанис! Сошедший-с-Небес – где он?!» – вспыхнуло в мозгу и – жертва! – таки ужалило Максуда, и тут же ядом, парализующим тело и волю, пошёл растекаться по жилам омерзительный холод: он, Максуд, совершенно один в простирающейся на тысячи миль вокруг плотной, как камень, кромешной вселенской темноте!

Максуд чувствовал, как озноб поднимается вверх по телу, пробирается внутрь, приближаясь к сердцу: вот-вот – и оно запнётся, и дыхание перехватит, словно вдруг погрузился с головой в ледяную воду! Отчего-то сдавило запястья, словно чьи-то пальцы сомкнулись на них, и невидимые руки потянули во тьму…

– Эй! – превозмогая спазм в горле, на вдохе всхлипнул Максуд в темноту.

Но чуть слышный звук погас, едва слетев с пересохших губ. Перед глазами всплыло пульсирующее пятно абсолютной пустоты, принялось вращаться…

Максуд чувствовал, что если не услышит сейчас человеческий голос – пусть хоть свой собственный! – то исчезающие остатки самообладания не удержат его, и он сорвётся, рухнет в это расползающееся с каждым подмигиванием вширь бельмо, и невидимые руки утянут его из тьмы внешней во внутреннюю – тьму безумия! И эта, внутренняя, темница будет похуже той, в