– Ты старая дура! – Двалия не выкрикнула это, а проговорила холодно и мрачно. Стражники схватили ее и потащили прочь от возвышения, но и тогда она продолжала говорить спокойно, будто они ее и пальцем не тронули: – Ты отказывалась читать, что мне удалось узнать, изучив множество снов. Ты не прислушалась ко мне, когда я пыталась предупредить, что за тварь вы впустили в наш дом. Я говорила, что он освободит драконов. Ты сказала – он не сможет. Я умоляла отпустить меня с Илисторой, чтобы я могла защищать ее. Вы все сказали: нет. Кебал Робред справится, сказали вы. Но он не справился, и она умерла. Она умерла ужасной смертью, умерла одинокой, замерзшей калекой, а драконы, которых вы так боитесь, оказались на свободе.

Двалия не пыталась вырваться. Стражники держали ее за локти, но, похоже, чувствовали себя глупо. Виндлайер раскачивался вперед-назад на коленях, громко шмыгая носом. Я лежала там, где упала, пытаясь вздохнуть, глядя на нее.

– Любимый мертв, – продолжала она. – Я знаю это, я чувствую. Я убила его самой страшной для него смертью, и я украла клинок, который он со своим Изменяющим точил на нас. Я привела вам Нежданного Сына из пророчеств, а вы только и способны, что смотреть с высоты своих тронов и отказываться принимать из моих рук знание. Я не удивлена, что Капра не желает слушать о моих открытиях. Она всегда меня ненавидела. Феллоуди способен думать только о том, как бы потешить свою похоть, а Колтри боится, что, если скажет хоть слово правды, вы тут же напуститесь на него за то, каким обманщиком он всегда был. Но ты, Симфэ? Я была о тебе лучшего мнения. Я думала, ты умнее. Я считала, что однажды ты свергнешь остальных троих и станешь править Клерресом так, как им и следует править. Но нет. Все нити времен в ваших руках, но вы позволите им распуститься еще до того, как закончится наш век. Я принесла вам то, что способно отыграться за все ваши глупые ошибки, связанные с Любимым, а вы сидите, как жабы на камне, и палец о палец не ударите.

– Как смеешь ты нападать на меня? Как смеешь говорить с нами в таком тоне? Стражник! Десять плетей, – голосом холодным как лед приказала Капра одному из стражников.

Тот выпустил Двалию, предоставив напарнику самому держать ее, церемонно поклонился Четырем и быстро вышел из зала. Второй схватил ее за запястья. Двалия по-прежнему не сопротивлялась.

– Двадцать, – возразил Колтри. – Отличные были лошади. И больше я их уже не увижу.

В его словах не было ни тени сожаления или сочувствия. Он говорил так, будто просил стакан воды.

– Двадцать?! – взъярилась Капра. – Да как ты можешь делать вид, будто пострадал больше, чем я? Как ты смеешь!

– Ладно, десять. Десять! Но лошади были славные, – уступил Колтри и, вытащив из рукава зеленый носовой платок, высморкался в него. – Невосполнимая утрата, – пробормотал он, и Капра снова ожгла его взглядом.

– Так грубо. Так… приземленно. Десять. И давайте скорее покончим с этим. – И Феллоуди закрыл глаза, словно не в силах был даже смотреть на происходящее.

Красавица Симфэ заговорила последней:

– Двалия, ты зашла слишком далеко. Слишком часто я позволяла тебе выражаться со всей прямотой, но твои оскорбления несправедливы. Я не могу избавить тебя от наказания. Пять плетей, – предложила она. В голосе ее слышалось сожаление, но лишь легкое.

Капра в ярости повернулась к ней:

– Пять?! ПЯТЬ?! Ты тоже хочешь оскорбить меня? И Колтри, который лишился целого поколения превосходных лошадей? Она даже не сказала, что убила Любимого, только что уверена, будто он мертв! Она ослушалась нас, пошла наперекор и…

– Хорошо, десять, – согласилась Симфэ. – Пусть будет десять, и давайте на этом закончим. День и так выдался долгий.

Капра качала головой:

– Закончим и покинем эту палату. Однако сегодня вечером я жду вас всех в своих покоях в башне.

Послышались шаги стражника: он печатал шаг, звон цепи музыкой сопровождал его продвижение. Я с трудом села, прислонившись спиной к возвышению. Голова кружилась, меня мутило. Стала тупо смотреть, как стражник открывает в гладком полу невидимый прежде люк и крепит цепь к кольцу, обнаружившемуся под ним.

Двалия заговорила все так же сдержанно:

– Нет. Это нечестно. Это несправедливо. Нет.

Стражник, который тащил ее к кольцу, не обратил никакого внимания ни на ее слова, ни на ее попытки вонзить ногти ему в руку и вырваться. Она упиралась ногами в гладкий пол, но стражник продолжал тащить ее, нисколько не напрягаясь. Когда стражник поравнялся с напарником, тот схватил ее за волосы и защелкнул на шее железный обруч. Как она ни отбивалась, он запер замок на ошейнике – и вот уже Двалия, которая так долго изводила меня, сидит на цепи, как собака. Крепкие звенья приковали ее к кольцу в полу.

Цепь была короткая. Двалия не могла даже встать в полный рост. Она постояла, согнувшись, злобно глядя на Четырех, потом села на корточки, скрестила руки на груди и уткнулась в них лицом изо всех сил.

Виндлайер часто, с присвистом дышал, но не двигался с места, так и стоял на коленях. «Да им же обоим это не впервой», – вдруг поняла я, когда стражник отступил на шаг и передал напарнику одну из двух палок, которые принес. Нет, не палок. С тяжелых оплетенных рукоятей упали короткие кожаные хвосты. Плети. Стражники со знанием дела встряхнули их и пристроились по бокам от Двалии.

– Глупцы! – в последней отчаянной попытке зло выкрикнула она, но голос ее звенел от страха, потому что один из стражников со свистом взмахнул плетью на пробу.

И началось.

Ей досталось не десять ударов. А сорок. По десять от каждого из Четырех. Стражники били по очереди, плети поднимались и опускались мерно, как молот в кузнице. Двалия не могла сбежать. Что самое страшное, она могла успеть подставить под удар ту или другую часть тела, но стражники слишком хорошо знали свое дело или просто были слишком жестоки. Плеть всегда рассекала нетронутую кожу или ложилась поперек кровавого следа, оставленного другим стражником.

Ее платье расползалось с каждым ударом. Сначала Двалия сидела, съежившись, на одном месте. Тонкая ткань платья, купленного капитаном для своей возлюбленной, постепенно рвалась и наконец разошлась совсем. Двалия начала коротко и пронзительно вскрикивать и передвигаться бочком, как жук, вокруг кольца. Стражникам было все равно. Она не могла от них спрятаться. Рассеченная плоть кровоточила, красные капли пятнали белый пол и голые руки палачей. Когда они заканчивали, плети опускались уже на голое мясо и оставляли за собой в воздухе дуги кровавых брызг. Я и не думала, что сорок – это так много.

Я зажала уши ладонями. Зажмурила глаза. Но каким-то образом все равно продолжала слышать звуки, которые издавала Двалия. Она не вопила от боли, не ругалась, даже не молила о пощаде. Она издавала жуткие звуки. Мои глаза раз за разом открывались как я их ни зажмуривала. Вот она – та, кто сломал мне жизнь, та, кого я ненавидела больше всех на свете, вот она, и плети рвут, хлещут и свежуют ее. С ней делают именно то, о чем я так для нее мечтала, и это, оказывается, отвратительно, страшно и невыносимо. Я была маленьким зверьком, попавший в силки. Я задыхалась, скулила и плакала, но никто не обращал на меня внимания. Я описалась, намочив штаны и напустив лужу себе под ноги. В тот день мне стало понятно, что, если бы я могла спасти Двалию от этого наказания, я бы это сделала. Пусть я ненавидела ее так сильно, что готова была убить, вряд ли я когда-нибудь смогу возненавидеть кого-то настолько, чтобы пытать его.