– Топай! – прикрикнул он, и я подчинилась.

Мы миновали еще одну комнату, заставленную длинными столами, только на полках там были не свитки, а книги. Писцы подняли голову от бумаг и уставились на нас. Окон не было, но свет как будто просачивался сквозь квадратные участки стен. В жизни не видела ничего подобного! Одни писцы были почти что мои ровесники, другие – старше моего отца. Все они носили ярко-зеленые балахоны, а кожа и волосы их не были светлые, как у Белых. «Должно быть, это Слуги Белых», – решила я. Никто из них не проронил ни слова, пока мы шли мимо, но я чувствовала на себе любопытные взгляды.

В конце коридора была дверь, а за ней – снова лестница, у́же и круче прежних. Я с трудом вскарабкалась по ней до самого верха и обернулась. Один стражник отвел глаза, второй вообще не встретился со мной взглядом: он стучал в дверь с маленьким зарешеченным окошком. Спустя какое-то время к двери изнутри подошла темноволосая женщина и уставилась на нас сквозь решетку:

– Что еще?

– Замо́к Четырех, – ответил стражник.

– Для кого?

Он показал вниз. Женщине пришлось встать на цыпочки, чтобы увидеть меня.

– О! Ну хорошо.

Она явно удивилась, однако отперла дверь, и мы вошли в очень маленькую комнату. Женщина, повернувшись к нам спиной, отперла вторую дверь, и мы вслед за ней вышли на открытую площадку, залитую солнцем. Я заморгала и прикрыла глаза сложенной лодочкой ладонью. Это не очень помогло: свет отражался от белой поверхности площадки и все равно бил в глаза. Я сощурилась. Площадка была просторная, окруженная высокими стенами. Я заметила стражника, расхаживавшего по верху стены, и поняла, что мы вышли на крышу цитадели. Тонкие, изящные башни, которые я видела издалека, высились по углам.

– Сюда, – сказала женщина.

Я пошла за ней, стражники шли следом. Я по-прежнему заслоняла глаза ладонью, щурясь сквозь пальцы. Наверное, со стороны это выглядело смешно: такой могучий караул для такой маленькой меня. Мы пересекли открытую площадку и вступили в узкий коридор между двумя рядами каморок, забранных спереди решетками вместо стен и запертых на засовы. Часть из них были заняты, но большинство пустовало. Женщина остановилась, и я тоже.

Она посмотрела на меня сверху вниз:

– Теперь придется подождать Четырех – только у них есть ключи от последних четырех камер. Дай мне этот твой мешок.

Я неохотно протянула ей узелок. Она развязала его и заглянула внутрь.

– Это просто одежда… – сказала я.

Женщина, ничего не ответив, порылась в моих потрепанных одежках и вернула их мне.

Там, откуда мы пришли, хлопнула дверь, и послышались спорящие голоса. Я обернулась и прищурилась. Это были Четверо. Как только они поняли, что мы уже здесь, то сразу умолкли. Каждого из них сопровождал стражник. Вся компания быстрым шагом подошла к нам. Симфэ вытащила из складок юбки изящный ключик на украшенной драгоценными камнями цепочке и передала его своему стражнику. Тот вставил его в длинный засов и с громким щелчком повернул. Симфэ отошла, и Колтри вручил другому стражнику свой ключ, с белой костяной головкой. Еще щелчок. Когда все четыре ключа вставили и повернули, женщина, которая вывела нас на крышу, отодвинула засов, открыла дверь и жестом велела мне войти.

Переступая порог своей тюрьмы, я услышала мягкий голос из соседней темницы:

– Что же ты, Симфэ? Не хочешь хотя бы поздороваться? Умылся бы ты, Колтри. Смотреть смешно. Феллоуди, неужели ты не нашел ребенка, чтобы взгромоздиться на него сегодня? О, и Капра нынче с вами. Вижу, ты смыла с рук кровь, прежде чем подняться сюда. Как любезно с твоей стороны.

Никто из них и бровью не повел. Сидя в своей камере, я не могла видеть обитателя соседней. Кто же это такой, что не боится насмехаться над Четырьмя? Тут тюремщица с грохотом задвинула за мной засов. Стражи Четырех шагнули вперед, чтобы забрать ключи и передать их хозяевам.

– Девочка, – резко сказала Капра, – назови свое имя и имя своего отца.

Я заранее продумала ответ на этот вопрос:

– Я Би Баджерлок из Ивового Леса. Мой отец – помещик Том Баджерлок. Он управляет землями лорда Фитца Чивэла, следит за его стадами овец и садами. Пожалуйста, отпустите меня домой!

В глазах Капры ничего не отразилось. Я не солгала ей, все правда.

Не попрощавшись и вообще не сказав больше ни слова, они пошли прочь. Из соседней камеры опять донесся мягкий голос:

– Одиннадцать взрослых, чтобы посадить под замок одну маленькую девочку. И что, они не напрасно боятся тебя?

Я не решилась ответить ему. «Может, они и делают вид, будто не слышат моего соседа, – подумала я, – зато могут вернуться и побить меня». Вцепившись в свой узелок, я оглядела камеру. Горшок в углу, низкий топчан с соломенным тюфяком и единственное одеяло из некрашеной шерсти. Задняя стена была словно из каменного кружева: сквозь отверстия в форме листьев, цветов и ракушек проходил воздух и свет. Я осторожно просунула руку в одно из них. Она прошла насквозь, до внешней поверхности стены, которая была толщиной с длину моего предплечья. «Наверное, в этой тюрьме зимой очень холодно», – подумала я. А может быть, в этих краях вовсе не бывает зимы? И, кроме того, я могу до нее и не дожить…

Клетушка была узкая, мне едва хватало места, чтобы стоять рядом с топчаном. Вместо передней стены и двери были решетки, так что я могла свободно любоваться пустой камерой напротив. Здесь не спрячешься ни чтобы воспользоваться горшком, ни чтобы сменить обмоченные штаны.

Я попыталась просунуть голову между прутьями, но она не пролезла. Насколько я могла видеть, по обе стороны проход между камерами был пуст. На какое-то время меня оставили в одиночестве. Я достала из узелка синие штаны, которые мне дала торговец Акриэль. Они были на мне в ту ночь, когда ее убили. Ее любимый оттенок синего. И пятна ее крови. Штаны прохудились на коленях и обтрепались по низу, зато они были сухие. Я торопливо переоделась и расстелила мокрые штаны на полу, чтобы сохли.

Присела на край топчана. Тюфяк оказался такой тонкий, что я сразу почувствовала доски, из которых было сколочено мое ложе. «Удобнее будет, – подумала я, – расстелить тюфяк на полу и спать там». Снова подошла к двери и выглянула наружу. Проход был по-прежнему пуст. Только тогда я решилась расстегнуть верхние пуговицы на рубашке. Сунув нос себе за пазуху, я вдохнула аромат жимолости, исходящий от моей изломанной, крошащейся свечи.

– Ты слишком, слишком юна, чтобы угодить в такую беду, – произнес мягкий голос.

Я замерла и притихла. Сердце бешено колотилось. Голос был глубокий, и, хотя мой сосед говорил на всеобщем языке, в его речи чувствовался чужеземный акцент.

– Скажи мне, малышка… что ты натворила? И что за вину приписали тебе Четверо, что решили, будто ты заслуживаешь тюрьмы?

Я ничего не ответила. Сжалась, стараясь стать как можно меньше, и боялась пошевелиться, чтобы треск соломы в тюфяке не выдал меня.