Двалия изо всех сил защищала глаза, но расплачиваться за это ей приходилось руками. Плети норовили ободрать ей плечо и мазнуть алым кончиком по щеке. Она прятала лицо в ладонях, но тыльные стороны ладоней ей прикрыть было нечем. В самом начале она сидела на корточках, скрестив руки на груди, но к концу истязания лежала на полу, подтянув колени к животу и пряча лицо в сгибе окровавленной руки.

Ее избивали быстро и ловко, но в эти бесконечные застывшие мгновения я чувствовала потоки времени – как они несутся, волоча все за собой, сметая все на своем пути. Каждый удар ложился туда, куда было предопределено. Каждый раз, когда ее истерзанная плоть содрогалась, место нового удара менялось. Но то, как оно менялось, тоже можно было рассчитать. Хотя меня так и выворачивало от происходящего, какая-то часть меня хладнокровно оценивала каждый удар и то, как она вела себя после. Если она сдвинется вот так – видела я, – стражник перенаправит руку эдак и удар придется вот туда, а кровь полетит в точности вот так. Все предопределено. Ничто не случайно.

И я с ужасом осознала, как все, что мы делали, вело нас туда, где мы очутились, к тому, что происходит теперь. Еще утром у нас была тысяча возможностей, тысяча путей, которые мы могли бы выбрать, чтобы избежать такого кровавого финала. Двалия могла остаться леди Обрицией, отправиться в гостиницу и дождаться своего капитана. Она могла отправить Симфэ послание с голубиной почтой и договориться встретиться с ней тайно. Могла прыгнуть за борт и утопиться. Или остаться на корабле. Так много путей позволили бы ей избежать катастрофы. Почему же она не увидела их и не догадалась, что произойдет?

Как я не предвидела, что она притащит меня сюда?

Я слишком плохо знала этих людей, чтобы предугадать, что теперь будет со мной.

– Тридцать восемь.

– Тридцать девять.

Стражники отсчитывали удары вслух, по очереди. Тут они хором выкрикнули:

– Сорок! – И две плети опустились одновременно.

Медленно-медленно они подобрали хвосты плетей и намотали их на кожаные рукояти. Их пальцы были красны, каменные лица и сильные руки испятнаны кровью. Двалия лежала не шевелясь и часто дышала. Кричать она давно перестала. Какой смысл, если это не помогает? Сколько ночей я шепотом молила отца, чтобы он отыскал меня, но мне это не помогло. Осознание того, насколько все тщетно и напрасно, накрыло меня волной и схлынуло, оставив в душе пустоту и холод. И свободу действовать.

Капра кашлянула, прочищая горло. Если она и почувствовала что-то, глядя на тот ужас, которому по ее милости подверглась Двалия, по ее голосу догадаться об этом было невозможно.

– Уведите ее. Заприте на нижних уровнях. Виндлайер, ты отправляйся в свою комнату. Завтра приступишь к своим обычным обязанностям.

Она еще не договорила, а Виндлайер уже вскочил на ноги и поспешил к двери. По пути он оглянулся на Двалию, рот его изогнулся книзу. Потом Виндлайер бочком просочился в дверь и был таков. Стражникам пришлось трудиться вдвоем, чтобы поднять Двалию: один открепил цепь от ее шеи, другой вытащил ее из кольца в полу и закрыл крышку люка. Потом они подхватили Двалию под руки и подняли. Она не шла, а ковыляла, шаталась и волокла ноги. Больно было слышать, как она стонет и кряхтит. На одно жуткое мгновение она подняла голову и посмотрела на меня. Глаза ее вспыхнули ненавистью. Тыльные стороны ее ладоней были изодраны в мясо, когда она прикрывала ими лицо. Двалия подняла кровавый палец, наставила его на меня и пробормотала что-то.

– Что она сказала? – спросил Колтри.

Никто ему не ответил. Возможно, никто не смог разобрать ее слов.

Я смогла.

«Теперь твой черед».

– Н-да, это было неприятно, – пробормотала Симфэ.

– Сами виноваты, – возразила Капра. – Это вы все устроили. Отпустили Любимого, лгали мне. Позволили этой унылой мерзавке вообразить, будто она обладает проницательностью Белых Пророков. Это вы подтолкнули ее устроить все это безобразие. Теперь, полагаю, приводить дела в порядок придется мне.

– О девочке позабочусь я, – объявила Симфэ.

Их голоса доносились до меня, словно жужжание мух, бьющихся о стекло. Двалию увели. Остались только пятна ее крови. Виндлайер ушел. Одна только я осталась там, куда они притащили меня. Я подняла глаза на красавицу Симфэ. Красивая – не значит добрая. Она не взглянула на меня.

– Нет, не ты, – отрезала Капра.

– Нам надлежит всем поработать с ней, чтобы оценить ее полезность, – предложил Феллоуди.

Капра глухо расхохоталась:

– Мы все знаем, в чем состоит ее полезность для тебя, Феллоуди. Нет.

Колтри произнес сипло:

– Покончим с этим созданием. Немедленно. Оно только посеет среди нас раздор, а нам и так хватает разногласий. Вспомните, как мы перессорились, когда вернулся Любимый. – И он нахмурился так сурово, что с его лица посыпались белила.

– «Не делай ничего необратимого, пока не поймешь, чего ты после этого сделать уже не сможешь»! Это же одна из старейших истин, идиот! Надо призвать сопоставителей, пусть поищут все возможные упоминания о ней. – Голос Симфэ звучал спокойно.

– На это уйдет много дней! – возразил Колтри.

– Ну, не тебе ведь придется трудиться, так какая тебе разница? – сказал Феллоуди. И вполголоса добавил: – Да что ты смыслишь в снах, сам-то ни одного не видел!

– Думаешь, я ничего не слышу? – разозлился Колтри.

Феллоуди отвечал с улыбкой:

– Вовсе нет. Ты просто не видишь будущего.

– Довольно! – крикнула Капра.

Она посмотрела на меня, и я отвела глаза. Мне было страшно встречаться с ней взглядом. В глубине ее глаз скрывалось торжество, словно она сумела утаить что-то от остальных троих, оставить себе какой-то секрет.

– Симфэ, я предлагаю поместить ее в тюрьму на крыше. И держать там в целости. Возможно, это всего лишь светловолосая прислуга, похищенная из дома Фитца Чивэла. Двалия не сказала ничего, что доказывало бы обратное. Будь эта девчонка и впрямь отпрыском Любимого, она видела бы сны, и Двалия смогла бы предъявить нам записи, свидетельствующие о ее ценности. Лично я подозреваю, что это всего лишь уловка: Двалия пыталась подсунуть нам этого ребенка, не желая признавать свой провал.

– Тогда почему бы не отдать ее мне? – спросила Симфэ. – Мне бы не помешала еще одна горничная.