за руку, взял ложку с ризотто и грубо сунул ему в рот. Зажал Мишин рот обеими руками так, что Миша оказался словно в наморднике.

– А ну ешь, я сказал!

Миша начал вырываться. Анита выскочила из-за стола, выхватила сына из рук Бруно и закричала:

– Ты что, с ума сошёл? Ты хочешь, чтобы ему плохо стало?!

Миша выплюнул всё, что было во рту, весь красный прижался к матери, его душили слёзы, он икал. Анита взяла сына на руки.

– Нельзя заставлять детей есть! – не унималась она.

Рассвирепевший Бруно толкнул стул ногой и громко заорал:

– В моём детстве все всё ели, ты их избаловала! Они должны делать то, что я им говорю!

Аните казалось, что в ней вот-вот взорвётся бомба, которая снесёт не только дом, но и все дома по соседству. И обязательно покалечит Бруно. Только его.

«Дыши, Анита, дыши… ты слишком эмоциональна…»

Она закрыла глаза и сделала пару глубоких вдохов.

Жалобный скулёж Кати вернул в сознание:

– Мамочка… – Она сидела сгорбившись, на тарелку падали слёзы.

Анита с Мишей на руках подскочила к дочке:

– Что, солнышко?

Катя смотрела в пол:

– Я описалась…

Анита дотронулась до совершенно мокрых штанишек.

– Я не знаю, как это получилось, – пробормотала Катя, – я не мале-е-енькая…

– Ты видишь?! – прошипела Анита.

Бруно что-то прорычал и вышел в сад, хлопнув дверью с такой силой, что задребезжали окна.

Катя зажмурилась. Анита стиснула челюсти, отвела детей в комнату, помогла Кате переодеться в сухое. Посадила Мишу перед мультиком, Кате вручила свой телефон, смотреть видео «когда она была маленькая».

– Побудьте пока здесь, ладно? Маме с папой надо поговорить, и я скоро приду вас укладывать, хорошо?

Анита вернулась на кухню. Бруно стоял у холодильника и откупоривал пиво. Убедившись, что детей рядом нет, Анита подошла ближе и тихо отчеканила:

– Только попробуй ещё раз так пихать еду в рот МОИМ детям.

– Это и мои дети. И я их воспитываю так, как считаю нужным, а будешь мне угрожать, для тебя это плохо закончится. – Он поднёс к её лицу палец и процедил сквозь зубы: – Не забывай, что это не твоя страна. – Он сделал глоток пива и направился к дивану.

Сколько раз она слышала от него эти «ты не отсюда», «ты не знаешь законов». Обычно он говорил это тогда, когда злился, и со временем Анита привыкла пропускать его слова мимо ушей.

– Ты видел, что Катя описалась? Она боится тебя! – выкрикнула Анита и подскочила к дивану.

– Пусть боится. Я тоже своего отца боялся. Бояться – значит уважать, – равнодушно произнёс Бруно и сел на диван.

…Она, маленькая, сидит и плачет. Рядом брат. Страх, ледяной и дикий, сковывает каждую часть тела.

Анита поёжилась. Внутренняя пустота заныла.

– Ты не знаешь, что значит бояться. Страх в детстве – это плохо, у детей хрупкая психика. Я помню, как это – бояться, – дрожащим голосом произнесла Анита.

Бруно включил телевизор.

– А как дети в войну жили? Боялись, но выросли как-то. Всё, аморе, начался матч.

Анита глубоко вздохнула и шумно выдохнула, успокаиваясь. Молча вышла из комнаты. Дети не дождались и уснули. Катя прижимала зайку Люсю, Миша лежал, раскинув широко руки и открыв рот. Катя помогла ему надеть пижаму – наизнанку. Анита поцеловала обоих и вышла, погасив ночник.

Сквозь окно мансарды, расположенное на потолке, струился лунный свет, оставляя белый круг на одеяле. Анита любила их мансарду именно за это окно, за исключением ночей, когда лунный свет мешал уснуть.

В такие ночи ей казалось, что она спит в лесу, как в детстве. Далёкие воспоминания были совершенно размыты, но она помнила тёмное-тёмное небо, звёзды, яркую луну и мамино дыхание. Тётя Маша рассказывала про лесные походы и как они с мамой спали в одном спальном мешке. Брат хотел спать самостоятельно, а она, наоборот, только с мамой.

В груди привычно засвербело.

Анита встала. На небе светила ярко-белая луна, похожая на огромный шар.

«Умывайтесь лунной энергией», – звучал в голове голос йогини.

Анита закрыла окно специальной шторкой, легла в кровать, повернулась на бок и заснула.

Ей снились трамваи, просторная комната и чашка в ромашках с отколотым краем, из которой пила чай мама. Где-то вдалеке звучал родной с детства голос тёти Маши:

«Девочка моя, я рядом…»

16

– Они решили нас голодом морить? – Зина захлопнула створки пустого шкафчика.

На кухню зашла Ребекка. Голубые балетки, на платье розовая брошка-фламинго. Она брякнула на стол пакет с надписью Lidl.

– Разложите сами? Надеюсь, – сказала Ребекка.

Она окинула тяжёлым взглядом Зину, всё ещё сидевшую в пижаме, и добавила:

– Если бы кое-кто начал работать, то покупал бы печенье сам. – Она повернула голову к Гале: – Правда?

Галя закусила нижнюю губу и слегка поёжилась, втянула голову в шею.

«А ты можешь быть свободна, но ребёнок останется с нами…» – отзывались эхом слова Ребекки.

«Катись к себе в страну, а Беатриче останется со мной», – вторили обрывки слов Адольфо.

Она падает, кровь из губы Беатриче.

Там её били, здесь спасали. Галя и Беатриче – жертвы насилия. Они сбежали от опасности. Что бы ни говорила Ребекка, хуже не будет. Если понадобится, Галя вымоет все унитазы Милана, но они выйдут отсюда как можно скорей.

Галя сжала чашку с молоком так сильно, что казалось, она вот-вот треснет.

Ребекка вышла, а Зина открыла пакет. Две пачки сока, два банана, помидоры, салат, гель-душ.

– Они явно на нас экономят. Этот, как его, Lidl, самый дешёвый супермаркет. У Маши аллергия от этого дурацкого дешёвого гель-душа, – Зина швырнула флакон на стол.

– Хочешь – возьми мой, – прошептала Галя.

Зина помотала головой:

– Они обещали Машу к педиатру отвезти, дерматит показать, третью неделю прошу, всё не допрошусь. Ну не дряни?!

Галя молча вздохнула. Она вспомнила, как попросила у Ребекки пачку прокладок, ей выдали пять. Пять штук.

«Этого мне вряд ли хватит». – Как же она тогда покраснела!

Неужели надо объяснять таким же, как она, женщинам, сколько прокладок уходит за одни месячные?

Когда те пять штук она использовала, новые ей так и не привезли, пришлось сворачивать туалетную бумагу в несколько слоёв и подкладывать в трусы. В итоге всё бельё испачкалось, и у неё осталось только две пары трусов. Она стирала их поочерёдно и сушила феном.

– Молокососки, – прошипела Зина. – Им едва по тридцать лет, а контролируют нас, сорокалетних и пятидесятилетних женщин, указывают, что делать. Как разговаривать с детьми, что есть на обед. Да что они, бездетные, незамужние, знают о жизни, ненавижу