Ее слегка потряхивало от возбуждения, желудок болел, как будто и правда недавно вырвало.

Реальность всего только что произошедшего была неоспорима, и тем не менее, вот же она – не на крыше, а всего лишь у бабушки дома, сидит в своей комнате, на своей кровати, а за окном на фоне синего неба раскачиваются привычные провода.

Поскрипывая досками пола и не включая свет, она прошла на кухню, вытащила из ящика высокий ребристый стакан, налила в него воды из чайника, накапала 15 капель корвалола, достала таблетку фенибута и сделала глоток. Тук, тук – глухой отрывистый звук все не прекращался, как будто строители ночь напролет возводили какой-нибудь безликий серый шпиль неподалеку от их дома. Тук, тук. Груша скользнула под ее ногами, и нежный пушок кошачьего хвоста пощекотал лодыжки.

– Что ты, девочка? Спать, иди спать.

Майка присела на корточки, чтобы погладить кошку, которая с жадным любопытством обнюхала ее пальцы, видимо, пропахшие корвалолом, и встала, не в силах успокоиться и отдышаться, положила руку на грудь, взглянула за окно.

При мысли о том, что где-то там на крыше Татьяна Олегович и татуированный остались вдвоем, тело пронзила странная боль. Тук, тук… А может быть, это просто стучало и никак не могло успокоиться ее сердце. Быть блондинкой, быть зверем, который знает только одно – радость охоты, оказалось гораздо проще, чем быть самой собой в бесцветном, сером мире, где нет родителей, но есть холод и боль в желудке как единственное ощущение, связывающее с реальностью. Но и не быть блондинкой тоже было хорошо, потому что чужие эмоции и чувства больше не примешивались к ее собственным и не мешали думать.

«Господи, пусть только он останется жив, пожалуйста, пусть только он останется жив», – думала Майка. Она дотронулась ладонью до своего разгоряченного лба, пытаясь унять внутренний жар, и уперлась руками в широкий кухонный подоконник. Ее сердце зашлось при мысли о том, что могла с ним сделать блондинка – слишком много ярости было в ее сердце.

Она подумала, что ее сейчас вырвет, отошла от подоконника и наклонилась над раковиной, но в желудке было совершенно пусто, и тогда она выпрямилась и снова повернула голову к окну. Перед ее глазами раскинулся ночной город – сизый, мигающий огоньками, и все, чего ей хотелось, так это поглотить его, выпить до дна, притянуть к себе башенки и здания, чтобы найти, обнаружить тех двоих, которые удалялись от нее все больше.

Кружилась голова, и, прислушиваясь к громкому стуку своего сердца, Майка вернулась в постель, улеглась под одеяло и, чтобы отвлечься, потянулась к телефону на прикроватной тумбочке. Экран засветился мягким голубоватым светом, был почти час ночи. Но когда она быстро ввела код и зашла в телеграм, под иконкой рыжей все еще горела зеленая точка. Агата тоже не спала. Майка выдохнула и начала набирать сообщение: «Помнишь татуированного из метро? Он мне снова приснился. Завтра можем созвониться? Кажется, знаю, как его найти».

Все за окном казалось зыбким и утопало в песке, который появился в Москве неведомо откуда. Пушок из тростника, который окружал маленькое болотце во дворе их дома, пригибался к зеленой жиже, и даже на этой зеленой жиже была какая-никакая рябь.

Ветер ударялся в окна, и Майка, чувствуя себя лучше, чем вчера, прижала нос к стеклу, чтобы вглядеться в туман, висящий над городом. Маяками в этом тумане служили только огромные фонари, рассеивающие вокруг себя желтый свет. Было двенадцать часов дня, но фонари, как желтые одуваны, все еще горели.

После того как голубоглазый мэр Москвы потерял своего племянника в одном из темных переулков, завернувших в никуда, он приказал держать свет включенным все двадцать четыре часа в сутки. День начинался и заканчивался хаотично, и предсказать что-либо не в силах был ни один гидрометцентр.

Старенький ноутбук на ее столе вдруг ожил и сказал звонким энергичным голосом: «Привет, Май, ты тут? Покажись».

Майка нехотя оторвалась от созерцания довольно гипнотического пейзажа за окном и взглянула на экран. Со времени последнего созвона со своими бывшими одноклассниками у нее на лице красовалась виртуальная леопардовая маска с лохматыми ушами и усатым носом в крапинку.

– Nice! – засмеялся Костя, отложил распечатки А4 в сторону и с довольным видом сложил руки у себя за головой; его джинсовая рубашка распахнулась, под ней была давно не стиранная белая футболка.

– Поймал с поличным.

Майка улыбнулась и показала ему язык. Убирать маску она не стала, так как ей было приятно, что Костя впервые за долгое время улыбался, один бог знает, как им обоим это необходимо.

– Секунду, окей? Я схожу за чаем и теплые носки надену.

– Тебе холодно? – Костя с неприязнью взглянул поверх своего экрана, и Майка вспомнила, что в том направлении у него окно. Если он видел тот же тревожный песочный пейзаж, что и она, то выражение неприязни на его лице было ей очень даже понятно. – Погодка интересная для середины лета, да?

– Ну! Ты видел этот песок?

– Видел, у меня у самого намело целую дюну на балкон.

– Кость, я сейчас. Чай заварю только и приду.

Майка стянула с неубранной кровати свой халат, накинула его поверх пижамы, вытащила из карманов пару изношенных теплых носков и вышла на кухню.

– Привет, Волчок, будешь манную кашу? Только что сварила.

Бабушка стояла у раковины и усердно отскабливала от накипи старую кастрюлю. Увидев, как, в отличие от нее, бабушка тяжело трудится уже с утра, Майка почувствовала легкий укол совести.

Бабушка всегда казалась ей молодой и высокой, но в какой-то момент Майка ее переросла, и, скорее всего, не потому, что действительно сильно выросла, а потому, что последние шесть месяцев легли на бабушку тяжким грузом.

Когда Майка увидела ее постаревшую спину, которая еще год назад была прямее, ровнее, ее охватили нежность и благодарность за то, что бабушка с ней рядом, что она жива и любит ее безусловной любовью. Майка подошла к ней и обняла эту слабую спину, дороже которой у нее теперь ничего не было во всем мире.

– Что делаешь?

– Да вот намываю, смотри, сколько накипи.

– Помочь тебе?

– Нет, детка, давай кашу для желудка? И чай из горных трав с земляничным вареньем? У меня еще творожник в мультиварке и красная рыба со вчера. Хочешь, бутерброд сделаю?

– Спасибо огромное, буду, – ответила Майка. Она уже знала, что раз бабушка наготовила кучу всего с самого утра, значит, волновалась, очень волновалась и пыталась предпринять всяческие рекреационные меры, чтобы Майке стало лучше. –