– Эти письма написаны от моего имени… А чьей рукой, какая разница? Все воры, все убийцы, все разбойники с большой дороги и прочие притворщики – все они мои дети, и я люблю их всех, потому что я не ищу справедливости в сей юдоли в отличии от тебя, ибо я знаю от начала времён, в чём справедливость заключается… Всё в этом мире состарится, умрёт, исчезнет. Вот и вся справедливость, купчишка! Если же ты ищешь чего-нибудь другого, то лучше испей моего вина, пусть оно не дасти тебе правды, но зато оно даст тебе забвение! Все люди в мире мои, ибо все они смертны, и ты – мой, вкуси же хмеля моего!

– Я не твой, ведьма! – прохрипел в ответ Рахматулло. – Ибо для меня нет Бога, кроме Аллаха!

Купец Рахматулло, скрывая свой ужас, принялся читать вслух первую суру Корана – «Аль-Фатиху» : « … Хвала Аллаху Господу миров, Милостивому и Милосердному, Властелину дня воздаяния… Тебе одному мы поклоняемся и просим о помощи… Веди же нас прямым путём…»

Видение исчезло, а Рахматулло всё ещё шептал в полузабытьи слова открывающей суры Корана. Но вскоре он поймал себя на мысли, что не повторяет строки священной книги, но шепчет: «Адолат, Адолат, Адолат…» Лица других людей, живых и мёртвых, мелькали перед ним. Последним промелькнуло бессмысленное лицо рыночного дервиша. На кого же он так похож? Шёпот бухарского купца Рахматулло продолжался и перешёл, казалось, в бред: «… Подательница жизни и смерти…справедливости и беззакокния… кто же это? Кто? Как я сразу не догадался…»

11

В Самарканде наступил уже новый день, и над пропастью зиндана забрезжил утренний свет, когда бухарского купца разбужил знакомый голос:

– Мир тебе, Рахмат! Я пришёл за тобой.

Купец Рахматулло мигом пробудился ото сна, и радостная улыбка осветила его лицо:

– Юнус, брат мой! Как же я рад тебя видеть!

Счастливые друзья крепко обнялись, и Рахматулло спросил, стараясь, чтобы его голос звучал обыденно и буднично:

–Ты явился ко мне с вестями из Благородной Бухары, о, мой преданный друг Юнус? Ну как там Мамед, не запустил ли он нашу торговлю шёлком?

– Мамед шлёт тебе салам, – ответил Юнус. – И шейх Гиясаддин, наставник нищих братьев Бахауддина Накшбанда, шлёт тебе салам, – многозначительно добавил он. – Думаю, Рахмат, стоит нам уйти отсюда и переселиться под крышу жилища одного из братьев. Он, правда, не нищий, а вполне себе преуспевающий ювелир, но, так даже, лучше. Там мы с тобой спокойно и поговорим, у меня немало новостей для тебя…

– А стражники? – изумился Рахматулло.

– А что, стражники? – усмехнулся Юнус. – Подкупили. Пойдём же, Рахмат! Ибо они согласились ждать только час, а после забьют тревогу…

– Понимаешь, я видел её, – признался купец, и слёзы полились из его глаз.

– Кого её? – не понял его друг.

– Хиндустанскую многорукую дьяволицу, ту, во имя, которой изуверы душат людей, – пояснил Рахматулло. – Она говорила мне, что все мои труды напрасны, что я ничего не добился, что мне лучше вкусить забвения и умереть…

– Ты знаешь, Рахмат, если бы я хотя бы день просидел в этом мрачном зиндане, она бы мне тоже привидилась, а ещё старуха Халифа из нашей махалли, помнишь её? – озорно спросил Юнус. – А то, что эта хиндустанская многорукая потаскуха, будто бы говорила тебе…можешь считать, что это был голос твоего сомнения. Ну же, Рахмат, пойдём, нас ждут…

Много позже лёжа на кошме и прихлёбывая зелёный чай из пиалы, купец Рахматулло слушал, как Юнус рассказывает новости последних дней:

– Вдову Адолат содержат под стражей в её же собственном доме. Адолат стерегут самые преданные кадию стражники, и подкупить их не удастся. Люди в Самарканде не верят в то, будто бы она убила собственную дочь и причастна к гибели других людей от рук душителя. Может быть, поэтому кадий Абдуррахман пока и не посадил её в зиндан. А, может быть, он и сам не верит в её виновность, но окровавленный хиндустанский кинжал – очень весомая улика, так он говорит и утверждает, будто вынужден будет осудить Адолат за колдовство и убийство…

– Вынужден? – переспросил купец Рахматулло. – А что же наши свидетели, способные уличить убийцу?

– Свидетели найдутся, – промолвил в ответ Юнус. – Считай, уже нашлись..

– И самого главного свидетеля нашли? – подивился купец Рахматулло. От волнения его горло пересохло, и он налил себе ещё одну пиалу чая. – Быстро же…Когда же я смогу поговорить с ним?

– Быстро? – отозвался Юнус. – Да не так уж… Во-первых, мы все принялись их искать, как только получили твои записки, а во-вторых ты просидел в зиндане без малого пять дней только все эти дни промелькнули для тебя единым разом… А поговорить со свидетелем ты сможещь уже сегодня.

– Пять дней? – не переставал изумляться Рахматулло. – А когда же состоится суд над вдовой Адолат?

– Завтра, – коротко пояснил его друг. – Ты слышишь стук молотков, это плотники сооружают помост…

Часть третья

1

Утром следующего дня толпа, состоявшая из более чем сотни людей, собралась на небольшой полощади у дома кадия. Посреди площади был установлен помост, убранный коврами На помосте в кресле под шёлковым балдахином восседал кадий Абдуррахман. Напротив него на том же помосте столяла в окружении стражи вдова Адолат, закованная в ручные кандалы. Она растерянно глядел вниз на людей, что пришли смотреть, как будут судить её. В одних глазах вдова видела сочувствие, в других – осуждение. Заметила она на площади и своих знакомых, например, старика Маджида, Но ни в чьих глазах Адолат не видела решимости защитить её, как впрочем, и решимости предать её смерти. Снизу до неё долетали шумные голоса людей:

– Казним эту чаровницу, и город вздохнёт спокойно! А мы все продолжим отмечать курбан-байрам!

– Ты сам-то веришь в то, что говоришь?! Как мать может убить собственного ребёнка?

– А это не она убивала, но джинны, она же просто стояла и смотрела без всякой жалости!

–Истинно, истинно, говорю вам, не джинны то были, а мерзкие хиндустанские боги, которых призвала на нашу голову эта чародейка!

– А разве хиндустанские боги не суть шайтаны, джинны и прочая нечисть?! Не одно ли это и тоже, о, добрые мусульмане?!

Стражник, несколько раз ударив в барабан, призвал толпу к порядку, и когда, наконец, крики и ропот стихли, в безмолвии раздался вкрадчивый голос кадия Абдуррахмана:

– В день сей, правоверные, надлежит нам рассмотреть дело женщины именем Адолат, обвиняемой