нищим во время хаджа. И он повернул домой! Подойдя к своему дому, исфаханец заметил в окно, что его жена пьёт вино и пляшет обнажённой перед любовником…

– Ты о ком рассказываешь сказку, бухарец? – раздался голос одного из людей на площади. – Не иначе как, о своей любимой вдовушке?

Отчаялся тот человек, бросил всё, и подался с горя в Багдад, – невозмутимо продолжал Рахматулло. – А в Багдаде в те времена орудовала шайка воров, и обещал халиф багдадский щедрую награду тому, кто поможет их изловить. И муж жены лицемерной тоже решил получить награду. Однажды шёл он по городу и видит: несут ему навстречу в носилках главного багдадского кадия, и двенадцать человек метут дорогу перед его носилками. Подивился исфаханец и спросил: « Люди, за что вы столь почитаетете кадия своего?» И ответили ему багдадцы: « Мы чтим нашего кадия, ибо он человек достойный, исполненный веры в Аллаха!». И подумал про себя исфаханец: « Вот он вор, разоривший город Багдад…»

– А мы знаем, знаем, твою сказку, купец! – закричали тут люди в толпе. – Муж лицемерной женщины, тайком проник в дом багдадского кадия и узнал, что в доме судейском есть потайное место, в котором скрываются двенадцать воров, грабящих мирных жителей Багдада. Затем он рассказал об этом халифу, и халиф, разоблачив кадия и воров, предал всех их смерти! – докончили самаркандцы рассказ купца Рахматулло, перебивая друг друга.

– Всё верно, – похвалил их тот. – Но вы забыли сказать самое главное. В самом конце этой сказки багдадский халиф спросил у исфаханца: « Скажи, как ты догадался, что кадий сам нарушает законы и прячет у себя воров?» А тот ответил халифу: « Я догадался об этом, потому что ваш багдадский кадий такой же лицемер, как и моя жена!» ([21])

4

Люди на площади дружно, весело расхохотались, но их смех прервал сухой кашель кадия самаркандского:

– Вот уж развеселил ты нас, купец, так развеселил, – промолвил Абдуррахман, но лицо его было абсолютно серьёзным. – Скажи нам только, а в чём же смысл твоей весёлой сказки?

– Смысл моей сказки, – громко сказал в ответ Рахматулло. – Смысл моей сказки, ты, Абдуррахман, понял лучше всех! Потому и лицо твоё сейчас приобрело такой же зелёный цвет, как и твой тюрбан. Дело, видишь ли, в том, почтенный Абдуррахман, что ты такой же лицемер, как и судья из города Багдада, о котором я сейчас говорил. – Но ты не только лицемер! – заявил бухарский купец ещё громче. – Ты ещё и убийца!

– Нет, купец! – вскричал тут в ответ кадий Абдуррахман. – Джинны точно овладели твоим разумом! Только моё знание, о том, что ты, несомненно, безумен, удерживает меня от того, чтобы сейчас же бросить тебя в зиндан!

– Вот как! – не уступал Рахматулло. – Ты сегодня, Абдуррахман, посоветовал мне торговать саваном для погребения. Так вот, если бы я и в самом деле торговал саваном, так тебе следовало быть моим первым покупателем! Тебе – подлому душегубу, забирающему жизни женщин и детей! Помыслите сами, правоверные, – обратился тут Рахматулло к людям, собравшимся на площади. Все вы прекрасно знаете, что у кадия Абдуррахмана полно соглядатаев в городе, но даже со всеми своими наушнкиами он почему-то не может изловить душителя. А почему? Потому что он ловит сам себя, потому что убийца прекрасно знает, какой дорогой пойдут нынче ночью патрули стражи, в какой махалле староста решит бодрствовать всю ночь, дабы изловить убийцу. А кто может знать об этом? Не сам ли кадий? Выходит он и есть убийца…

– Выходит, он и есть убийца?! – смеясь, повторил кадий. – Это значит, что раз я до сих пор не смог поймать душителя, так я и есть душитель?! Точно также ты мог бы обвинить в смертях людей всякого стражника, ведь они тоже не могут поймать душителя! И это всё на чём строятся твои домыслы?! Не понимаю, что меня до сих пор заставляет их выслушивать!

– Не всякий стражник достаточно грамотен, чтобы написать мне письма от имени богини Кали – проронил в ответ Рахматулло. – Верно, почтенный кадий? Думаю, что тебе, Абдуррахман, придётся выслушать не только мои, как ты выражаешься, домыслы, но и моих свидетелей, чьи голоса оправдают вдову Адолат, а тебя изобличат в преступлениях!

Тут из бушующей толпы вышел человек лет сорока пяти в лохмотьях и громко заговорил:

– Я – Камал, купец из Хиндустана, коего вы все считаете погибшим, а вот этот человек, – тут он указал на побледневшего кадия Абдуррахмана, – тридцать лет тому назад в Дели задушил мою младшую сестру, и я готов поклясться в этом именем Аллаха! Я узнал тебя по твоей родинке на носу!

– Ты что плетёшь, клятвопреступник?! – попробовал возмутиться в ответ кадий. – Я сроду не бывал ни в Дели, ни в Хиндустане! А тебе, Камал, или как там тебя, надлежит быть мёртвым, не так ли? – спросил он язвительно. – Если же ты обманул правоверных, изобразив свою смерть, то тебе придётся держать ответ за содеянное, наравне вот с этой чаровницей, – тут Абдуррахман указал на безмолвную Адолат, по-прежнему сидящую на помосте в цепях.

– Погоди, Абдуррахман , – раздался вдруг голос человека, в котором купец Рахматулло узнал Сардора. – Погоди, когда мы были молоды, и я на деньги, собранные для меня отцом, решил направить верного человека в Хиндустан, дабы разведать там торговлю, ведь именно ты тогда вызвался мне помочь. Ты пропадал в Хиндустане без малого год, но вернулся разбогатевшим, а вскоре как раз умер твой дядя- опекун…

– Да, Сардор, я вызвался тебе помочь тогда, – ядовито ответил кадий. – За это ли ты губишь меня? Да… в молодости один раз я побывал в Дели, – наконец признал он. – Но в остальном эти люди лгут…Эти бухарец и делиец, двое купцов-мошенников. Они сговорились, дабы опорочить наш город и завладеть нашей торговлей, и для этого они убивали людей, а затем возвели н напраслину на меня, как на уважаемого в Самарканде человека. А эта, с позовления сказать, вдовушка им помогала в их преступлениях. Верь мне, о, самаркандский люд! Разве ты забыл нашу мудрую поговорку: «Можно закрыть сто ворот города, но нельзя закрыть рот всем своим врагам!» Вот и сейчас враги клевещут на меня…

– Сговорились? – насмешливо переспоросил Рахматулло. – Да мы и не слыхали друг о друге, Это ты, кадий, можно сказать, свёл нас вместе. А чтобы убедиться, лжём мы или нет, выслушай же ещё одного моего свидетеля!

Не успел бухарский купец закончить, как на площадь вышел мальчик-водонос и заговорил:

– За день до сообщений о смерти этого