развернулся к ней, и его лицо оказалось прямо напротив морды. Казимир на мгновение подумал, что все, чудеса закончились, но медведица не проявляла агрессии, а Елисей потрепал ее по боку, где шерсть заметно короче была.

— Ну вот, все заросло, — отшельник улыбнулся и погладил ее по косматой морде. — Уходите. Уходите отсюда быстрее.

Медведица послушно протопала мимо Дементьева — словно тот и не человек вовсе, а так, пенек лесной — и скрылась в черноте среди деревьев. За ней шустро припустил и медвежонок. А Казимир ощущал себя именно пеньком — на деревянных ногах дошел до крыльца и сел на ступени.

— У тебя всегда… — он запнулся, все еще с трудом собирая мысли в слова, — такое взаимопонимание с ними было? Ну и с другими дикими зверями.

— Да. Они добры ко мне. Тоже защищают меня, как и лес, — Елисей поворошил костер обугленной веткой, и пламя разгорелось ярче. — Много лет назад здесь человек один жил. Плохой очень. Он с другими ко мне пришел. Со злом, хотя и знали, что убить меня не могут. Тогда из леса стая волков выбежала. Окружили меня. Защищали. Так людям и пришлось уйти и больше не приходить. Волки всех отгоняли. Я мог заснуть на много дней, а они охраняли. Они давно здесь жили. Тоже ушли от пожара. И тебе нужно уходить.

Казимир в упор посмотрел на отшельника. Мысли еще раз тяжело провернулись в сознании. Сквозь них проступило решение — самое простое и, пожалуй, правильное. Елисей хоть и диковатый, но не агрессивный, на людей не бросается. Книги читает, песню его запомнил, значит не совсем умственно отсталый. За пару лет, может, придет в себя и адаптируется, а у него немного времени есть в запасе. Про болезнь, если придется, он ему потом скажет. Сначала надо с одной смертью разобраться, а потом уже вторую вспоминать.

— Если с тобой все будет в порядке, поедешь со мной в Москву? Познакомлю тебя с новым миром, — Дементьев пошарил в кармане ветровки и вытащил телефон. — Иди сюда, покажу тебе кое-что.

На лице Елисея отразилось искреннее изумление. Он не ответил, но молча подошел и сел рядом. Казимир нашел фото из музея и показал ему.

— Это ты. Елисей Романовский. До того, как здесь оказался. Мало времени было, я не успел толком ничего узнать, только фотографию старую нашел в музее.

Дементьев говорил и поглядывал, как отшельник смотрел на другого себя, такого же забытого и утерянного во времени, как песня из книги. Елисей держал его телефон, а руки у него подрагивали.

— Зачем тебе? — наконец, спросил он. — Так помогать.

— А почему нет? Не все же такие, как ваша Серафима, или как тот уродец, который тебе проклятие передал. Да и сейчас в мире столько интересного появилось, что я бы на твоем месте хорошенько подумал. Я один живу, так что не помешаешь, — Казимир помолчал и добавил с беззлобной усмешкой. — А еще у меня дома очень много книг.

Елисей поднял голову и вернул ему телефон.

— Но тебе все равно сначала нужно уехать.

— Сразу вместе уедем, — возразил Дементьев. — Последними. Ты же знаешь, где эти границы проходят? Знаешь. Пойдешь следом за мной. На расстоянии. А там… Там должно все хорошо быть.

Сказал, а предрассветную тишину словно наперекор вспорол звук сирены. Елисей вздрогнул и вопросительно на него посмотрел. Казимир нахмурился.

— Спасатели, наверное, приехали, — отозвался он. — Людей эвакуировать. Пойдем к деревне. Как всех вывезут, тоже уедем.

Елисей молча кивнул и поднялся с крыльца. Когда подошли к деревьям, он обернулся — в последний раз посмотреть на свой дом, ставший его тюрьмой почти на век.

Разбуженная деревня гудела разноглосьем. Вдоль дороги выстроились три автобуса для эвакуации. К ним неохотно подтягивались люди с сумками. По другую сторону грунтовки стояла “газель” с опознавательными знаками МЧС, нагоняла тревогу синими вспышками.

Казимир смотрел на деревенских, слушал их причитания — “да как же это?”, “да за что?”. Он понимал, что страшно остаться без всего. Потерять и дом, и часть жизни. Но не мог найти сочувствия — не получалось, когда из-за них рядом стоял Елисей.

Они держались поодаль. Один раз к ним подошел спасатель и потребовал, чтобы прошли к автобусам, на что Дементьев ответил, что они сами уедут. И на “форестер” показал. На этом разговор закончился. А потом еще бабушка Серафима пришла. В Елисея взглядом вцепилась.

— Ты как же это допустил? — злым шепотом спросила она. — Беду должен отводить, а ты!

Отшельник молчал. Вместо него ответил Казимир.

— Не все беды можно отвести.

— Не зря ты проклят! — она перевела взгляд на Дементьева. — И ты тоже.

— Да все мы прокляты, бабуль, кто чем, — Казимир шагнул в сторону, вставая между ней и Елисеем. — Вы бы лучше на автобус поторопились, пока он он не уехал. А то никакие проклятия не помогут.

Серафима обожгла его недобрым взглядом и ушла. А Елисей вдруг дотронулся до его волос — как будто застрявшие сосновые иголки или налипшую паутину вытащил. Но Дементьев был готов поклясться, что с ладони отшельника на землю ссыпался такой же черный песок, как от истлевшего яблока.

Когда скорбная вереница потянулась к выезду, Казимир подошел к машине.

— Огонь уже совсем рядом, — тихо произнес Елисей, но это и так чувствовалось.

В брошенной деревне повисла гиблая, напитанная едким дымом тишина. Где-то вдалеке поскрипывала дверь калитки или сарая. Протяжно замычала корова. Может, тоже чувствовала, что сюда идет. Сейчас Казимиру стало по-настоящему не по себе. В новостных сводках все совсем иначе. Буквы и цифры на экране, монотонный голос диктора, спешащего переключиться от тревожных тем. Вживую все страшнее.

Он сел в машину и медленно поехал к выезду. В зеркало заднего вида посматривал, как на расстоянии за ним шел Елисей. Ждал не то знака, не то чуда.

Дождался — беды. Даже отсюда он увидел испуг на лице Елисея. Отшельник замер на дороге и прижал руки к груди. Казимир вышел из машины и быстро подошел к нему.

— Не могу, — испуганно прошептал Елисей. — Кто-то остался. Не пускает. Не могу уйти.

— Да как это? — неверяще переспросил Дементьев. — Всех же эвакуировали.

— Нет. Кто-то еще здесь.

Он выругался. Вспомнил, как искали Василия — того самого ветерана,