Теперь Рук знал южные созвездия ничуть не хуже тех, с которыми вырос. Пока судно огибало земной шар, всю дорогу от Портсмута до Нового Южного Уэльса, он наблюдал, как они еженощно карабкались все выше над южным горизонтом. Но в море он никогда не видел их такими яркими.

Луна резко выделялась на фоне черного неба, ее моря и горы были легко различимы, точно выгравированные – и, конечно же, перевернутые, с точки зрения человека, смотрящего на них из окна гостиной в туманном Портсмуте.

Рук запросто мог бы нарисовать ту гостиную – каждую складку на скатерти, каждое пятнышко на обивке кресла, истрепавшуюся бахрому половика… Мог бы рассказать, что в эту самую секунду – а там сейчас около полудня и, ясное дело, лето на дворе – отец вытаскивает из кольца салфетку, мать нарезает хлеб и передает его Энн, чтобы намазала маслом, а Бесси раскладывает куски по тарелкам, и все с урчанием в животе ждут, когда же горничная подаст полдник.

Он видел все это, точно наяву. Чувство голода воображать не приходилось, ведь губернатор велел урезать пайки до тех пор, пока из Англии не прибудут корабли с обещанными припасами. И вместе с тем все это было совсем не похоже на явь – скорее, на чей-то рассказ о людях, увиденных во сне.

Лежа на кровати, Рук слышал шум волн в бухте, их беспокойный плеск, доносившийся сквозь оконный проем. Вода всегда пребывала в движении, беседовала сама с собой и с берегом. Волны хлестали по скалам у подножия мыса, и Рук представлял себе, как они пенятся, омывая трещины в камне. Ничто не мешало капле этой воды проделать обратный путь туда, откуда он прибыл. Влекомая течениями, она могла добраться до самого Мазербанка, проскользнуть мимо Круглой башни. И наконец разбиться о берег Харда там, откуда год назад отчалил тендер «Сириуса» с Дэниелом Руком на борту, оставив на одном из камней темную отметину – приветствие из дальнего уголка планеты тому миру, что он покинул.

* * *

Даже поселившись в обсерватории, по воскресеньям Рук по-прежнему ужинал с другими офицерами. Он считал это повинностью, которую требовалось нести в благодарность за то, что в остальные дни трапезничать с ними ему не приходится.

Однажды вечером, в первую для поселения зиму, он явился в казармы – длинную темную хижину, почти целиком занятую несообразно роскошным столом красного дерева, во главе которого уже сидели губернатор и майор Уайат. Его превосходительство временами оказывал эту честь своим офицерам вместо того, чтобы ужинать в уединении своей резиденции. Майор Уайат всегда рассыпался перед ним в благодарностях. Что касается остальных, в присутствии губернатора они осторожнее выбирали слова.

Рук уселся между Силком и молодым лейтенантом Тимпсоном, подальше от глаз майора Уайата и губернатора. Тимпсон вечно всем надоедал, понося каторжанок (все они – чертовы потаскухи, так он считал) и беспрестанно показывая портрет своей возлюбленной в ожидании восторга и восхищения со стороны других мужчин. В силу своей юности и простодушия он не понимал, что лицо чужой возлюбленной в овальной рамке мало кого волнует.

Силк полагал, что молодой лейтенант Тимпсон слишком уж любит возмущаться. «Помяни мои слова, Рук, – как-то сказал Силк, – и года не пройдет, как он вместе с нами зачастит к миссис Бутчер, и ни слова мы не услышим об этой Бетси». Рук был вынужден согласиться. Миссис Бутчер, судя по всему, когда-то держала заведение в английском городке Девицес и знала, как вести дела. Рук порой наведывался к ней в хижину – то один, то в компании Силка – и успел убедиться, что она гостеприимна, не болтает лишнего и всегда готова предоставить на выбор несколько каторжанок приятной наружности и обеспечить уединение за занавеской из парусины.

Невинное ханжество Тимпсона утомляло, но Рук был рад в сотый раз восхититься портретом Бетси и подтвердить, что у нее невероятно милое и славное личико, лишь бы усесться в самом дальнем и плохо освещенном углу комнаты.

Во главе стола губернатор и Уайат с мрачным видом наблюдали, как юнга ставит перед ними тарелки с едой. Молчание нарушил Силк.

– Ох, опять эта богомерзкая стряпня!

Весьма смело с его стороны, подумал Рук, привлекать внимание к тому, что лежит у каждого в тарелке, но губернатор даже рассмеялся. Уайат, а следом и все остальные, последовали его примеру. Только Силку подобное могло сойти с рук, но он знал, что говорит: люди, разочарованные очередной скудной трапезой из куска старой солонины да ложки гороховой каши, были рады любому поводу отвлечься.

Королевский интендант предполагал, что жители Нового Южного Уэльса смогут хотя бы отчасти собственными силами обеспечить колонию пропитанием, но его надежды не оправдались. Сердцевину похожего на швабру дерева прозвали капустой, хотя Руку она скорее напоминала паклю – такая же волокнистая, да и на вкус не лучше. У реки тут и там росла всякая зелень, а из листьев какой-то ползучей лозы, как выяснилось, получался сладковатый чай, который ему со временем полюбился. Этим и ограничивались успехи местного сельского хозяйства.

Были засажены огороды, но из-за вредителей, почвы, немногим плодороднее песка, и воровства среди каторжан, репа и картошка выросли не крупнее монеты.

Время от времени губернаторский охотник приносил из леса дичь. Его превосходительство щедро делился ею с офицерами, и Рук вместе со всеми смаковал нераспознаваемые куски жесткого, но вкусного мяса. В ход пускались все части тела животного, ведь доктор Веймарк платил охотнику за каждую голову. Рук видел акварельные наброски Веймарка, на которых шеи обезглавленных топором кенгуру и опоссумов были искусно скрыты за ворохами листвы.

Однако было очевидно: запасы на исходе.

Кок размазывал еду по тарелкам перед подачей, чтобы порция выглядела внушительнее. Эта уловка навела Рука на любопытные размышления: насколько большую окружность можно прочертить с помощью заданного количества гороховой каши и солонины?

Но какой бы тонкой или толстой ни была эта окружность, каким бы ни был ее диаметр и как бы интересно ни было решать задачу с числом пи, еды не хватало, ведь кораблей с припасами не было и в помине.

– Эти мерзавцы о нас забыли, – вполголоса сказал Руку лейтенант Тимпсон, проведя пальцем по тарелке и облизав его. – Избавились от нас и рады. Ну или все корабли затонули. Господи, и зачем я только вызвался!

Тимпсон едва поступил на службу и еще не научился скрывать тоску по дому. За едой его тянуло вслух помечтать о любимых блюдах, особенно о материном рагу с тушеным луком. Рук тоже порой ловил себя на том, что грезит о тарелке молодого картофеля со