Молодая королева шла напролом, а куда ей было деваться? Любимая сестра и ее возлюбленный приравнивались к еретикам. Если кому-то из них станет плохо, то несчастному даже откажут в причастии. Поддержавшие их епископы низложены и низвергнуты в прах. И в довершение всего королевство ненавидит ее. Так что же, взять и сдаться? Нет, эта песня была не про нее. Да и поздно было отступать — слишком далеко они зашли…

— Я не знаю, что мне делать, — пробормотал бледный король.

— Ты должен сражаться с ними! — прекратив плакать, твердо сказала она.

Людовик изумленно уставился на супругу:

— С кем — с Римом?!

— Нет, с Тибо Шампанским! Это он воспротивился твоей воле, а ведь во время коронации он присягал повиноваться тебе! Вкладывал свои руки в твои, клялся в верности! Значит, это он — клятвопреступник! Он — причина всех наших бед! И его ты должен наказать!

— Это опасный шаг, — очень серьезно проговорил Людовик. — Я должен услышать совет моих ближайших вассалов и друзей…

— Аббата Сугерия? — усмехнулась королева.

Король опустил глаза.

— Возможно…

Алиенора устремила на него уничтожающий взгляд:

— Иногда мне кажется, что я замужем не за королем Франции, а за священником!

Он гневно взглянул на нее, но она не струсила, не отвела глаз.

— Ты правильно меня понял, — кивнула Алиенора. — За аббатом Сен-Дени! Если ты хочешь доказать мне, что ты — мужчина и король, так поступай так, как поступают мужчины и короли!

Людовик понимал, что падает в пропасть. Но верить этому не хотел — и потому упрямство становилось его главной стратегией. Он собрал войска и двинулся на Шампань. Но граф Тибо, куда более опытный полководец, оказал ожесточенное и успешное сопротивление. Это взбесило молодого короля, и он поклялся, что огнем и мечом пройдется по его землям. Именно так, ночью, его войска оказались на холмах Фурш, над спящим городком Витри…

…Он смотрел, как вдалеке языки пламени лижут черное небо над городом, пожирая его. А потом возникла эта горящая щепка — городской собор. Сейчас там задыхались от гари более тысячи человек, большинство из которых были женщины и дети. Король знал: они пытаются вырваться наружу, но бревна мешают открыть двери и окна. Они — в ловушке. Их голоса сливаются в один вопль, и он звенящим потоком уходит в черное небо! Людовик хотел закричать, но голоса не было. Он был проклят — Господь отнял у него речь. Но он еще мог смотреть на эту полыхавшую ярким пламенем щепу. И вот уже она разваливалась на части, рушилась, пропадала из виду…

Сейчас там, в пол-лье от холмов Фурш, городской собор не выдержал накала пламени и рухнул, погребая под собой последних горожан, которых не успели вырезать солдаты короля. Останки тысячи трехсот человек были похоронены под раскаленными кирпичами и полыхающими балками…

Уже около часа король сидел в седле боевого коня неподвижно. Конь тряс головой, нетерпеливо бил копытом, но Людовик словно превратился в камень. Вельможи, наконец, решились окликнуть его. Но он по-прежнему молчал. Тогда они направили коней к своему сюзерену…

Король был не только безмолвен — его глаза ослепли. Или просто были безумны?

— Ваше величество, — дотронувшись до его локтя, тихо проговорил Рауль де Вермандуа. — Государь…

Но и теперь Людовик не откликнулся. Его сняли с лошади и понесли в походную палатку. Глаза короля были пусты, губы дрожали — его бил озноб. С короля сняли доспехи, уложили на шубы, укрыли теплыми плащами. С ним пытались заговорить, но он не откликался. Ординарцам удалось влить ему в рот немного горячего вина. Только после этого он едва слышно прошептал:

— Прошу вас, оставьте меня… Все.

А тем временем город Витри выгорал дотла…

Трое суток Людовик Седьмой лежал в походной палатке — он не вставал, не шевелился, никого не звал. Вокруг палатки разожгли костры, чтобы королю было теплее. Иногда к нему заходили, но только для того, чтобы справиться, в сознании ли он.

По истечении трех суток в палатку короля вошел его младший брат Роберт, только что прибывший из своего лагеря. Людовика трудно было узнать — он выглядел смертельно бледным. Под глазами пролегли глубокие тени — всем обликом он походил на человека, уходящего из этого мира. Тем не менее, в больных глазах его появился разум и затеплилась жизнь. Не сразу, но он встретился взглядом с младшим братом.

— Где наши войска? — спросил король.

— Они ждут твоего приказа, Людовик, — брат опустился перед ним на колени. — Поправляйся, мы любим тебя.

В этот день король попросил принести ему немного мяса, смоченного в вине, и хлеба. Со следующего дня он медленно, но верно пошел на поправку. Война в Шампани продолжалась, но уже без той неистовости, которая была вначале. Вскоре молодой король занял Шалон, за ним Реймс. Здесь, в древнем городе святого Хлодвига, где по обычаю короновали французских королей, он решил сделать передышку…

2

Писарь обмакнул гусиное перо в чернильницу — он был готов в любое мгновение продолжить начатое письмо. Но пауза оказалась долгой. Затаив дыхание, обратившись в слух, писарь с трепетом взглянул на того, под чью диктовку скорописью выводил латинские буквы… В монастырской келье, спиной к писцу, стоял высокий статный мужчина в грубой рясе. Стоял, скрестив руки на груди. Широкоплечий, с короткой стрижкой, мужчина скорее был похож на воина, чем на монаха. Но тем сильнее звучала его внутренняя сила. Перед ним было распахнуто узкое слюдяное окошко, за которым вступала в свои права весна. Там пробивались почки на деревьях и ярко светило солнце…

Тридцать лет назад этот человек, происходивший из бургундской знати, начал свой великий путь подвижника и пастыря — в груботканой шерстяной рясе, подпоясанной простой бечевой, в сандалиях на босу ногу. Он во всем хотел походить на тех двенадцать человек, что следовали за Спасителем по дорогам Святой земли. За эти годы он сделал так много для духовной жизни своего времени, что все заслуги его перечислить казалось просто невозможно. Он основал монастырь цистерцианцев в Клерво, где служили Господу более пятисот монахов, и более ста его филиалов по всей Европе. Он писал книги и ездил с проповедями — укреплять веру там, где это было необходимо. Он стал глаголом своего полуварварского времени. Его приглашали улаживать политические конфликты первые феодалы Европы, императоры и короли. Его слову верили безоговорочно. Все, сказанное им, становилось законом. Он был автором строгого и целомудренного устава тамплиеров, первых защитников христиан на Востоке, а его дядя был одним из первых девяти рыцарей, основавших орден Храма. Рим нарадоваться не мог на такого помощника, хотя иногда и ревновал к нему свою многочисленную паству.

В келье настоятеля Клерво стояли только стол и стул, где сейчас и приготовился продолжать работу писец. Не было даже постели — худой соломенный топчан лежал вдоль одной из стен.

— Продолжай, — не оборачиваясь, наконец проговорил священник. — Видя, Людовик, что вы не перестаете свирепствовать, я начинаю сожалеть о том, что прежде всегда приписывал ваши поступки неопытности, связанной с вашей юностью. Теперь же я решился, в меру своих слабых сил, сказать вам всю правду. Я заявляю во всеуслышание: вы множите убийства, разжигаете пожары, разрушаете церкви! Вы изгоняете бедняков из их жилищ! А значит, перед лицом всего мира вы уподобляетесь грабителю и разбойнику!..[5] Ты успеваешь, послушник?