— Кузнецы… — с сомнением пробормотал Хархару.

— Да, — сказал Шарур. Что бы ни говорили ему Энимхурсаг и демон Илуянкас, он надеялся именно на кузнецов. В Алашкурру их не меньше, чем в других местах, и все они — люди новые, полные силы, которую давала им власть над металлом, силы настолько грубой, что она еще не стала божественной.

— Кто же тогда живет внутри стен Туванаса? — спросил Агум.

— Боги Алашкурри, конечно, — ответил Шарур, и охранник кивнул. — У некоторых торговцев там тоже есть свои дома. Но большая часть пространства, которое боги не используют, принадлежит Хуззиясу Ванаку и его солдатам.

— «Ванак»… — Агум попробовал новое слово на вкус. — Забавно звучит.

— И смысл забавный, — сказал Шарур. — В нашем языке нет соответствующего слова. Это что-то среднее между «энси» — потому что боги Алашкурри говорят через ванаков — и «вожак бандитов». Ванак использует своих солдат, чтобы грабить соседей…

— …И собственных крестьян, — вставил Хархару.

— Да, и своих крестьян, — согласился Шарур. — Он использует солдат, чтобы разбогатеть. Иногда мне кажется, что ванак скорее украдет золото весом в один кешлу, чем добудет два честным трудом.

Агум крепче сжал копье.

— Теперь я понимаю, зачем тебе охрана, сын главного торговца.

— У Хуззияса много солдат, нам против них не выстоять, — сказал Шарур. — Иногда, когда ванаки не грабят друг друга, солдатам становится скучно, и они начинают грабить всех, кто попадется. Вот зачем мне охрана в горах Алашкурру.

Разговаривая, они пробирались по узкой тропинке между каменными хижинами с соломенными крышами к единственным воротам в угрюмой стене Туванаса. Большинство мужчин работали на полях — дождь облегчал прополку, — но женщины и дети стояли в дверях и смотрели на пришельцев, как и ремесленники, работавшие в своих домах.

По внешнему виду большинство из них недалеко ушли от народа Кудурру. Правда, мужчины не завивали бороды, а отращивали их длинными и неопрятными. Одевались они плотнее, чем прочие в Кудурру: мужчины носили шерстяные или кожаные туники до колен, а женщины облачались в большие куски ткани, напоминавшие одеяла.

Но не только одежда и прически напоминали караванщикам, что они в чужой стране. Шарур услышал, как один из погонщиков ослов вслух поинтересовался: а вон та женщина с медными волосами действительно женщина или демон?

— Эй, не стоит вслух говорить о таком. Вдруг она понимает наш язык? — осадил его другой погонщик, — а то как бы тебе на собственном опыте не убедиться, что она — демон.

Стражники у ворот, ведущих в крепость Туванас, стояли под навесом, дождь на них не попадал. Если бы не дикие косматые бороды, они вполне могли бы оказаться в рядах гвардейцев Кимаша-лугала. Шарур узнал двоих, говоривших на языке кудурру. Стражник тоже узнал его.

— О, это же Шарур, сын Эрешгуна, из города между реками, из Гибила, — сказал он.

— Ты прав, — кивнул Шарур. — А ты —Ненассас, сын Нериккаса из Тувана. Приветствую тебя, Ненассас, сын Нерикки. — При этом он отметил, что Ненассас не стал его приветствовать, просто признал его существование. Недобрый знак.

Вместо приветствия Ненассас спросил:

— С чем на этот раз пожаловал, Шарур, сыну Эрешгуна?

— Привез мечи, ножи и наконечники для копий из хорошей бронзы, — сказал Шарур, многозначительно добавив, — они всегда радовали сердце Хуззии, сына Вамнаса, могучего ванака Туванаса. А еще у меня есть финиковое вино, чтобы по-другому усладить сердце Хуззии; есть всякие лекарства и много других прекрасных вещей.

Ненассас и другие охранники сблизили головы и заговорили на своем языке. Шарур прислушался и уловил пару фраз, достаточных, чтобы понять: стражники решают, как быть с караваном. Уже одно это говорило о многом. Но Шарур сохранял на лице бесстрастное выражение. Скрывал волнение. Обычно здесь радовались приходу каравана из Кудурру. Или их обрадует любой другой караван, но только не из Гибила...

Наконец Ненассас сказал:

— Твоя правда, Шарур, сын Эрешгуна. Твои товары пришлись по сердцу могучему Хуззии. Наши боги предупредили нас, что придет караван из Гибила.

— Да я как-то не собирался предлагать мечи, ножи и наконечники для копий богам Туваны, — ответил Шарур. — Я хочу торговать с могучим ванаком Туванаса и его торговцами.

— Смотри-ка! — воскликнул другой стражник на своем языке. — Как раз от этого нас боги и предостерегали. Ему нет дела до наших богов.

— Это не так, — сказал Шарур на том же языке. — Я уважаю богов Туванаса, богов Алашкурру. Но, видишь ли, Удас, сын Уссаса, они не мои боги. Мой бог — Энгибил, а за ним и другие боги Кудурру.

Удас, казалось, смутился от того, что чужеземец понял его слова. Охранники снова начали совещаться. Шарур услышал одну фразу, которая ему очень понравилась: «Эти мечи радуют сердце ванака». Последовали новые аргументы. Пару раз стражники хватались за копья, словно собираясь использовать их друг против друга. Наконец Ненассас сказал:

— Ты с караваном можешь пройти в Туванас, Шарур, сын Эрешгуна. А дальше пусть решают могучий ванак и боги.

— Благодарю тебя, Ненассас, сын Нериккаса, хотя мне и грустно входить в город без твоего приветствия, — ответил Шарур.

Стражники не среагировали, просто махнули копьями вперед. Нахмурившись, Шарур повел караван в Туванас.

— Посмотри, что у меня здесь. — Шарур разложил мечи на деревянном столе. В свете факелов полированная бронза блестела, как свежая кровь. — Все это из прекрасного твердого металла, усиленного оловом, которое привозят в Гибил с большим риском и большими затратами. Эти мечи враз превратят медные клинки в подобие пилы. После этого их уже не удастся использовать как оружие. Алашкурру — земля воинов, земля героев. Никто не станет отказываться от таких прекрасных мечей. Не так ли, Ситавандас, сын Анаванды, друг мой?

Ситавандас напоминал Шаруру его собственного отца — это был крупный, солидный человека, имевший обо всем свое мнение. Но, как и любой торговец, он намеревался выжать из любой сделки как можно больше. Он поднял один из мечей, которые Шарур только что освободил от шерстяных покровов. И хватка, и поза торговца говорили, что он не понаслышке знаком с мечом.

— Прекрасный клинок, Шарур, сын Эрешгуна, — сказал он. — Меньшего я от тебя и не ждал. Он осторожно отложил меч и