хочу послушать, что он скажет сразу после его возвращения. Мне не дает покоя вопрос, почему Энимхурсаг заставил передумать предводителя их каравана?

— Слушаю и повинуюсь, как собственному отцу, — пообещал Агама.

Однако проснулся Шарур лишь на рассвете. В гневе он вскочил и отправился на поиски Агама. Охранник был уже на ногах, и лицо его выражало беспокойство.

— Я бы обязательно разбудил тебя, сын торговца, — торопливо заговорил он. — Но дело в том, что дядя Буряш так и не вернулся. Я ждал, а потом заснул. Уверен был, что он меня разбудит, как вернется. А вот поди ж ты, не разбудил.

— И где его носит? — Шарур с беспокойством посмотрел на восток, в сторону лагеря имхурсагов.

— Я подумал: а вдруг тот круг, который ты выстроил ночью, отпугнул его? — предположил Агум.

Шарур нахмурился.

— С чего бы? Призрак твоего дяди не враг Энгибилу и не друг Энимхурсагу.

— Нет, конечно, — закивал Агум. — Мне как-то не хотелось выходить за круг, чтобы узнать, нет ли его снаружи. А если он там, мы скоро узнаем. — Он нервно усмехнулся. — Первый раз за долгое время я буду рад услышать, как старый стервятник орет на меня.

— Да, понимаю, — Шарур хлопнул охранника по спине. — Круг исчезнет, как только Шумукин поднимет солнце на небо. Тогда Буряш выскажет тебе все, что думает.

Взошло солнце. Караван двинулся на запад. Но дядя Буряш так и не вернулся к Агуму, когда магия круга перестала действовать. Агум больше не слышал голоса своего дяди. Весь день и еще несколько дней Шарур то и дело поглядывал назад, в сторону каравана из Имхурсага. Внутри него нарастало чувство, похожее на страх.

Караван шел вверх. Тропа стала каменистой. Ручьи встречались все реже. На пути им попалось только несколько крестьянских хозяйств, влачивших скудное существование. Земли было вполне достаточно, если бы кто-нибудь взял на себя труд подвести к ней каналы. Но здесь селилось очень мало людей, и такая работа была им не по силам.

А вот стада вокруг встречались все чаще. Пастухи гоняли крупный рогатый скот по диким пастбищам. Они посматривали на проходящий караван голодными глазами. Шарур приказал охране быть настороже. Вид у охраны был хоть куда, поэтому к каравану никто не рисковал приближаться.

— Нельзя давать им понять, что ты их опасаешься, — говорил Мушезиб Шаруру однажды вечером. — Как только они это заметят, тут же нападут, как лев на хромого осла.

— Понимаю, — сказал Шарур. — Алашкурруты такие же, я видел. — Он посмотрел на запад. Земля плавно переходила в предгорья. За ними лежала страна Алашкурру. Шарур вздохнул. — Еще несколько дней пути, и мы окажемся среди горцев. Там мало кто говорит на нашем языке, только те, кто торгует с нами. Остальных мы, к сожалению, даже понимать не будем.

Мушезиб произнес какое-то слово на алашкурском и рассмеялся.

— Охраннику много слов не надо. «Пиво». «Женщина». «Хлеб». «Сколько?» «Нет, слишком дорого». Вот и все.

— Да, ты прав. Больше и не надо. — Он хотел бы жить такой же простой жизнью, как Мушезиб. Начальник охраны не был завален делами. Весь день он прогуливался вдоль каравана, а вечером его заботили только ужин и пиво. Крестьянину, целый год живущему тяжелым трудом, такая жизнь только снилась. А вот Мушезиб претворил эти мечты в реальность, точно так же, как в начале дней великие боги сделали мир реальным из собственных мыслей.

Однако Шаруру было мало той реальности, которую Мушезиб выбрал для себя. Начальник охраны не заботился ни о ком, кроме себя, ни о чем, кроме того, чтобы пережить еще один день. Когда он умрет, его дух недолго пробудет на земле, ибо кому он нужен, чтобы голос духа задержался в чьих-нибудь ушах?

Шарур вышел на берег маленького безымянного ручья (безымянного для него; он не знал, какой бог или богиня обитали в нем) и зачерпнул горсть глины. Мушезиб, наблюдавший за ним, спросил:

— Что ты делаешь, купеческий сын? А-а, вижу, табличку делаешь. И что ты такого тут нашел, что непременно нужно записывать?

— Тренируюсь, вот и все, — ответил Шарур. — Я тренируюсь с копьем, тренируюсь с мечом, и также тренируюсь со стилусом. — С этими словами он достал из-за пояса стилус и выцарапал на мягкой глине три сложных закорючки, из которых состояло имя Мушезиба. Капитан стражи не умел ни читать, ни писать, поэтому смотрел на него с недоумением.

«Услышьте меня, все боги и демоны этой земли, — подумал Шарур. — Я не причиню вреда человеку, чье имя я сотру». — Он раскрошил табличку в руках, ополоснул руки в проточной воде.

— Что, не получилось, как ты хотел? — поинтересовался Мушезиб.

— Нет, я передумал, — ответил Шарур. Жизнь Мушезиба была подобна табличке, которую легко разломать. Она рассыплется, выветрится и исчезнет, и не останется ничего от слов, которые ее покрывали. Шарур хотел, чтобы табличка его жизни прошла через огонь, чтобы она заслужила быть обожженной или высушенный, как кирпич в печи, и чтобы написанное на ней сохранилось в памяти Гибила.

Мушезиба подобные мысли не посещали. Снова засмеявшись, он спросил:

— А о чем думал?

Шарур, к своему смущению, не нашел подходящего ответа.

Прямо посреди проезжей части растянулся демон, похожий на большую крылатую кошку. Глаза демона горели зеленым огнем, а хвост хлестал по дороге, словно намекая на то, что у него там жало, как у скорпиона.

Хархару остановил караван. Дальше начинались обязанности Шарура. Сын торговца подошел к демону, оставаясь за пределами досягаемости хлещущего хвоста. Поклонившись, он сказал на языке гор:

— Ты не демон земли Кудурру. Ты не демон земли между реками. Ты демон Алашкурру. Ты демон высокой страны. Я знаю тебя, демон горной страны.

— Точно! Я демон горной страны. — Тварь подпрыгнула и кувыркнулась через голову, как игривый котенок. — А ты — один из новых людей издалека, людей, из тех, кто не сидит на месте и привозит в Алашкурру всякие диковинные вещи.

— Точно, — согласился Шарур, стараясь попасть в тон демону. — Я как раз из таких людей. Люди из Кудурру много поколений торговали с Алашкурру. — Но демон всех торговцев считал новыми людьми. Они для него и через пятьсот лет останутся новыми. И он