Социальный статус семьи, симпатии к ней окружающих, благосостояние – всё скоропостижно рухнуло. Уже к новому 1993-му году Карачаговы вместе со всей страной черпали свою жизнь из разбитого свиного корыта и не могли поверить, что у неё такой отвратительный вкус.

И зимние, и летние сезоны оставшихся до окончания института лет Федя проходил в одних и тех же кроссовках, купленных по случаю ещё за месяц до операции. Коммунистическое прошлое крепко держалось за его ноги добротным фирменным Адидасом. Теперь о таком можно было только мечтать. Спустя неделю после получения диплома и за день до звонка из Москвы Карачагов последний раз держал свои кроссовки в руках; подошва протёрлась окончательно. Прошлое отпустило.

Звонил из столицы Михаил Германович. Он очень удивил Фёдора, предложив ему пройти полный курс обследования в одной из московских клиник, где он в то время работал. И мало того, что обследование предполагалось совершенно безвозмездным, Михаил Германович обещал ещё оплатить дорогу и компенсировать потерянное время. Несмотря на то, что отец насторожился, Федя без долгих раздумий, без опасений дал своё согласие и больше в разговорах к этой теме не возвращался. Коммерческая газетка с бесплатными объявлениями, в том числе и интимными, где он работал курьером, всё равно приказала долго жить. Других вариантов доступной ему работы не было. Разве что школа с копеечной зарплатой, которая почти законно выплачивалась раз в полгода и проедалась за две недели.

И если даже школа, то всё равно ведь до первого сентября ещё целых два месяца.

Впервые в жизни Фёдор беззастенчиво, сам себе удивляясь, соврал, отвечая на вопрос Михаила Германовича, какая у него была зарплата на последнем месте работы.

– Неплохо у вас платят курьерам, – не отрывая глаз от медицинских документов Карачагова Фёдора Павловича, сказал Михаил Германович.

Не услышав в этих словах укора или ехидства, Федя всё равно покраснел. В голове засвербела мысль: «Откуда он знает, что я работал курьером? Наверно, связывался с отцом? О, как стыдно. Человек вытащил меня с того света». И Федя почувствовал, как покаянно запульсировали кровеносные сосуды, питающие головной мозг. Но слово уже выпорхнуло.

– Как самочувствие? – С облегчением услышал Федя, приготовившийся к совсем другому, уточняющему вопросу.

Павел Андреевич тревожился за сына зря. В тот раз ему ничто не угрожало. В начале девяностых врачи ещё не научились извлекать из смертельно больных обречённых пациентов максимальную выгоду. Если у Михаила Германовича и была корысть, то совершенно безобидная и вполне понятная. Он готовился к защите очередной научной степени. Его техника проведения операций вызывала у коллег недоумение, недоверие и зависть. И хотя каждую неделю из раза в раз он демонстрировал на практике её успешность, для защиты этого было мало. Для убедительности ему нужен был на сто процентов безнадёжный случай, благополучное разрешение которого по предлагаемой методике граничило бы с чудом. И ничто другое не могло бы лучшим образом продемонстрировать его правоту, чем та операция, которую он провёл пять лет назад в Злакограде над девятнадцатилетним пациентом, до оглашения приговора которому оставались считанные дни.

К моменту обследования Фёдора Карачагова в столице на Михаила Германовича, как на талантливого нейрохирурга уже положила глаз одна западногерманская медицинская корпорация. Так что было бы наивным предполагать, что он оплатил пребывание молодого человека в клинике исключительно своими средствами. Не допустила бы этого и его молодая супруга. Заботы о недавно появившихся на свет близнецах не мешали ей следить и за карьерой мужа.

Результаты досконального обследования были самыми радужными, не знаю, правда, насколько это слово уместно при описании состояния постонкобольного. Они были подробно изложены в одном из реферативных медицинских журналов, что в немалой степени повлияло и на успех защиты Михаила Германовича, и на дальнейшую известность в определённых медицинских кругах его пациента. Конечно же, во время защиты был поднят вопрос: что в большей степени повлияло на благоприятный исход лечения и на отсутствие даже намёков на рецидив – методика ли и техника самой операции или послеоперационная лучевая терапия? Учитывая крайнюю редкость, просто единичные случаи благополучного удаления медуллобластомы, сделали выбор в пользу методики. На чём Михаил Германович, собственно, и настаивал.

Почти все свои вещи, в которых Карачагов приехал в Москву, он попросил сестёр выбросить. Первые жёлтые листья, упавшие на московский асфальт, он топтал по дороге на вокзал новым Адидасом. Спустя всего один лишь год новые кроссовки благополучно развалятся, и отец усмехнётся:

– Им теперь незачем удивлять вас долговечностью своего качества. Цель достигнута. Покупайте теперь такие.

В новой джинсовой куртке в лучах августовского солнца было жарко. Новая спортивная сумка, в которой лежали сувениры для предков, била Фёдора по ногам. В нагрудном кармане ещё хрустели двести долларов. «На первое время хватит, – думал Карачагов, – а там посмотрим»…

Впоследствии с Федей ещё не один раз свяжется и сам Михаил Германович, однако уже не как частное лицо, а как представитель западногерманской медицины, и не раз выйдут на связь представители конкурентов из Франции, Швейцарии, США. Сначала Фёдор будет подписывать контракты только на проведение медицинского обследования. Эксклюзивное право в дальнейшем использовать результаты обследования, естественно, принадлежало только компании, его проводившей. Двух таких обследований Карачагову хватало на то, чтобы, не бедствуя, прожить целый год. Через три года он подписал первый контракт на долговременное наблюдение. Дальше – больше. Кроме как с медицинскими организациями, он стал контактировать и с фармацевтическими. При этом он брал на себя обязательства вести определённый образ жизни, употреблять или не употреблять определённые продукты питания, определённые пищевые добавки и витамины. И по большей части он эти обязательства выполнял. Срывался редко. Фёдор понимал, что такой способ формирования своего бюджета ненормален. Неизвестно ведь, чем это может кончиться. Понимал, но устоять не мог. Михаил Германович, испытывавший к нему глубокую, почти отцовскую привязанность, часто одёргивал его, предостерегал, противодействовал некоторым договорённостям. Но успевал не всегда. Фёдору было так трудно отказаться от денег, которые сами текли к нему в руки. А ведь кругом царило такое уныние и разложение. Как будто вся обитаемая вселенная мстила нашему народу за то, что он смел долгие семьдесят с лишним лет утверждать, что счастье не в деньгах. Кругом беспросветная поздняя осень, даже в июне или в январе. На каждом этаже под ногами использованные шприцы, на каждом перекрёстке голодные чумазые дети. И всюду, от горизонта до горизонта, круглосуточная торговля анестезией. Глядя из окна своей квартиры на этот трясущийся, как ему казалось, в предсмертной горячке мир, Карачагов думал: «Какой же я всё-таки счастливчик».

– Скажите мне, можно ли создать вечный двигатель,