мешок, был без сновидений. Темный и беспросветный, словно мрак свежезасыпанной могилы.

Глава 11. Зои

Иногда мои мужчины после секса спрашивают:

– Что ты так долго делаешь в ванной?

И тогда мне очень хочется ответить им правду:

– Смываю тебя с себя.

Сначала я тщательно чищу жесткой щеткой зубы, язык и внутреннюю часть щек. Натираю их пастой с резким мятным ароматом, конечно же, перебивающим запах выделений чужого тела. Но мне и после второй чистки порой кажется, что во рту остались молекулы не моей плоти. Тогда я просто усилием воли заставляю себя отложить щетку, понимая: так недолго и свихнуться на почве брезгливости либо нешуточно травмировать десны – порой после такой чистки я чувствую во рту привкус своей крови.

Потом моюсь долго, не жалея геля для душа, ласкающего тело, убирающего следы чужих прикосновений – невидимые, неосязаемые, но я все равно ощущаю их на теле как липкую пленку, которой меня облепили чужие руки.

Отдельная тема – волосы. Они как губка впитывают запах неискренних слов, маслянистую мокроту похотливых взглядов, микроскопические капли пота с ладоней, гладящих их тяжелые черные волны. И отмыть эту гриву до устраивающего меня состояния бывает очень непросто…

При этом не сказать, что Макс мне неприятен.

Иногда мне даже кажется, что я люблю его, – но в душе́ я знаю, что мне нравится только секс с ним.

Иногда нравится, под настроение.

В остальных случаях это просто работа, которую я умею делать хорошо. А после работы отскребаю себя в душе, словно шахтер, понимающий, что отмыться добела от угольной пыли все равно не получится – слишком глубоко въелась в кожу чернота.

И в душу тоже…

При этом я хорошо помню: когда искренне любишь, моешься быстро. Ополоснула себя просто чтобы освежиться, а скорее потому, что так принято, – и снова к нему. Окунуться в его запах, в тепло его ладоней, прижаться к большому, сильному, такому родному телу, обнять и не отпускать, врастая в него кожей, мыслями, сердцем…

Нет, лучше не вспоминать.

Так нельзя любить.

Ну как нельзя… Можно, конечно, но потом будет очень больно. Когда однажды оттолкнет равнодушно, возможно, даже и не руками. Ты бежишь к нему, радостная, открытая, – и вдруг напарываешься на взгляд. Холодный и равнодушный, точно клинок ножа, ткнувший под ребра. А потом этот клинок безжалостно поворачивается в ране со словами:

– Прости. Ты хорошая. Очень. Но я встретил другую. Пойми и прости, если сможешь.

И потом еще слова.

Много слов, которых я не слышала…

Помню, тогда просто смотрела в глаза цвета стали – так умирающий смотрит на рукоять ножа, торчащую из груди, еще не понимая, что это все, что жизнь закончилась и дальше ничего не будет. Лишь нарастающая боль внутри, а после – вечный мрак бездны, из которой нет возврата в мир живых…

А потом я стояла на крыше, глядя вперед и видя перед собой не равнодушное небо, а только его фигуру в длинном черном пальто, уходящую вдаль по аллее, усыпанной робким первым снегом. Мне очень хотелось броситься за ним, догнать, обнять, чтобы снова все было как прежде. Для этого нужно было сделать всего один шаг, ведь счастье очень часто сравнивают с полетом…

И я уже раскинула руки, словно птица, готовая взлететь в последний раз над этим унылым, безрадостным городом, как вдруг чья-то грубая рука дернула меня назад, а потом лицо обожгла тяжелая пощечина.

– Дура гребаная, – сказал голос, грубый и мозолистый, как ладонь, ударившая меня. – Задолбали малолетки сопливые со своими неразделенными любовями. Иди на хрен отседова. Помойся и спать ложись. А потом найди себе нормального парня. Зашибись все в твоей жизни, поняла? У других в разы хуже. Все, проваливай. И чтоб я тебя больше здесь не видел.

Это был обычный бомж. Грязный, вонючий, с помятым красным лицом и глазами мутными, как у несвежей селедки. Но он меня словно в другую жизнь впихнул, одним ударом выбив из головы все, что я считала для себя самым важным на свете.

С тех пор прошло много лет, однако я до сих пор следую его совету. Смываю с себя следы липкого чужого внимания и ложусь спать – как шахтер, с чистой совестью отработавший свою удушливую смену и убедивший себя, что в его жизни все в порядке.

Хорошо, что в номере две большие кровати. Если пара захочет, их легко сдвинуть, соединив специальными защелками на боковинах, – получится шикарное ложе любви.

Но по умолчанию они стоят отдельно. Между ними полметра, не более. Интересно, что Макс не предложил сдвинуть кровати.

Мне тем более это не нужно.

Обожаю спать, объятая теплым, мягким, родным одиночеством, в которое не врывается чужое дыхание, щекочущее волосы, или чужие пальцы, ненароком коснувшиеся бедра. Между нашими кроватями спасительная пропасть, и это тот случай, когда ночная бездна – лучшая подруга, позволяющая хоть немного поспать.

Правда, это непросто в последние дни, когда в голове лишь одна мысль, намертво прикованная к телефону с постоянно включенным звуком. Уже пошли четвертые сутки, как я жду звонка. Даже когда сплю, мне снится, что телефон звонит, – и я просыпаюсь, ища взглядом в полутьме гостиничного номера горящий, пульсирующий экран.

Вот только телефон лежит на тумбочке равнодушным черным зеркалом, в котором отражаются крупные южные звезды, заглядывающие в окно. Завтра будет новый день ожидания.

Потом, возможно, еще один.

И еще…

Что может быть страшнее неизвестности?

Исполнители нас кинули на деньги? Не исключено, но мое женское чутье, которому я доверяю больше, чем разуму, подсказывает: нет, дело не в этом. Тогда в чем? Неужели так сложно стереть из моей жизни бестолковую девчонку, которая, словно уродливая клякса, портит прекрасную картину, что я себе нарисовала в воображении? Где, черт возьми, она так профессионально скрывается?

Если б неделю назад мне кто-то сказал, что самым мучительным испытанием в моей жизни станет ожидание телефонного звонка, я бы сочла его сумасшедшим. А сейчас я понимаю, что потихоньку сама схожу с ума – в том числе думая о том, что будет, если все вскроется и станет известно, кто заказчица смерти Вики…

Впрочем, все можно свалить на Макса.

Платил-то он.

Конечно, в случае провала он не будет молчать и примется валить на меня.

Ну и что?

Его слова против моих слов, но оплата с его счета – решающая улика. Да и мотив у него тоже есть: нелюбимая жена, обманом отжавшая половину бизнеса. А я что? Ну да, спала с ее мужем, но это не наказуемо.

В общем, если не поддаваться панике и хорошенько подумать, все не так уж плохо.

Улыбаюсь своим мыслям. Смотрю на спящего Макса. Сейчас он даже уже не бесит меня. Красивый, сволочь. И при деньгах. И вроде даже неровно дышит ко мне. Если удастся покончить с Викой, все будет сказочно. А не удастся – ну что ж, найду другого Макса. Или Олега. Или Николая. Моя внешность позволяет зацепить кого угодно, а все остальное – дело техники.

Странно, но от этих мыслей я почувствовала сладкую тянущую боль внизу живота. Говорят, у некоторых свежебеременных сдвигается гормональный фон в сторону плотского желания. Не знаю, с чего он сдвинулся у меня, от физиологии или от мыслей, неожиданно повернувших в сторону позитива, но