матрону фигуристую, хоть многоплодную, в чем сознается ребе на исповеди (или как там у них это принято называть), а ребе дает совет купить козла, потому что если козел околеет, плакать не станешь, а вот если супружница, то выльешь вавилонские реки слез — не все же мне декламировать плач Петрарки по донне Лауре. Если приглянулся анекдот, не забудьте последнюю фразу сионского мудреца: «E sempre bene!» Люди так одичали, необходим перевод: «Больше оптимизма!»

11.

Накануне фуршет-вернисажа в свойственной манере давних товарищей бухнула в телефон: «Всем по барабану твои японцы. Кудрявцев хочет приятно провести вечер в приятной компании. И в нужной компании. Пока жуете-пьете и вещаете о вейцеля (у нее плохой немецкий; Weltseele — мировая душа; я никогда не правлю, но она требует, чтобы правил, по ее версии, все из-за присущего мне снобизма), Кудрявцев — гроссмейстер финансовых рынков — чертит планы и графики. Если бы все в стране работали, как он! (Голос, однако, не слишком уверенный). Ты опять позовешь Таньку? Ну да, тебе свойственна филан­тропия. Хотя ненависти к Хатько не понимаю. У вас что-то было? До того, как не стала носить баклажаны в штанах? Но прошу тебя, я приказываю! (смех боевой подруги) — не заумничай. Все и так в восторге. Анечка Мурина сказала, что каждая твоя статья — событие. Просто завидуют до безумия — ее слова — поэтому молчат, как девственницы, — ее слова. А когда ты помрешь — я чуть язык не проглотила — выстроится очередь в стиле “он между нами жил”, “какой источник разума погас”. Надеюсь, не завтра. Имей в виду, ей обидно, что ты ни словечка в ответ на аллилуйю. Конечно, не говорила, и так ясно. Вернье ей давно напел: ты странный, но ты настоящий. Анечка в любом случае вариант получше, чем жаба из Музея Востока. Почему до сих пор не отсудил у них бивни слона, который твой родитель волок из Африки, а потом — из-за муравьишек? — срочно туда спихнул. Жабу кто-то науськал, что ты страдаешь эстетической клептоманией. Она пыжится, но не въезжает — меня дети, прости, научили — в твой юмор. “Я славных рысаков подтибрил у Пахома”! Чьи бессмертные вирши — твои или Вернье? Зачем повторять: Матисс прекрасен, как не похитить! Сислей прекрасен, я сейчас унесу! Антонова хохотала, но сколько можно? Конечно, тебя не пороли до семнадцатого года. Не всем же повезло. Мурина, несвятая простота, спросила: он наполовину немец? Сказать, что Пташинский квакнул? — точно не помесь жида с канарейкой. Ну и получил: пшека с пшиком. Ха. Тут же умаслил: как вам, Annette, участие в моем проекте? Согласилась! “Консультант” в титрах действует магически. Две минуты в кадре — венчание на царство. Пташинский вывернется. Ты — нет. Зачем называть дураков провизорами? А бухгалтеры зачем? У Кудрявцева бухгалтерошечка — миленькая, ты потеряешь голову — книги по флористике, увлечена йогой. Не слышала, кто такой Сибелиус? Сорт рыбы? Ха-ха-ха. Гольденвейзер — крем для лица? Ха-ха-ха. Нет, смеюсь из вежливости. Зачем все превращать в детский утренник? Я не заводная кукла. Это бенефис у тебя, у твоих японцев, пожалуйста, у Джеффа (он не притащит шлюх?), а не мой. Никогда перед чужими не стану я играть. И что за ахинею ты шептал, я, что, не вижу, у Сибелиуса “lento”? А “più lento” нет! В том месте, чтоб ты знал, “dolce, expressivо”! Поди — проверь. Конечно, ты всегда под “expressivо”. Может быть, это единственная в тебе черта, которая мне, прости, не нравится. Актерство, что ли. Ораторский прием? Ха. Про ведро? Да, помню. У них на голове. И по ведру лупили палкой. От зачатия? Ха. До пенсиона, до сороковин? Ха. После сороковин мозги так и так за ненадобностью, а душа — по другому ведомству. Христос, в отличие от тебя, к идиотам снисходителен. Да, процитируй. И было бестактно тогда у нашего вечно-красномордого соседа, помнишь, ты сказал, что ослы предпочитают искусству баксы. Из Гераклита? Ну конечно. И Бога ради, не надо вот этого (следует присвистывание — фонетиче­ская пародия на японский, не вполне удачная, должен признать)…»

Она смотрела на себя в зеркало во время телефонного монолога? — эта слабость женщины ей не чужда; играла слегка подкрашенной прядкой? — еще у нее старомодная привычка чирикать карандашом на обоях имена, адреса, рецепты (летопись детских болезней — биография образцовой матери), даты встреч, в том числе имена и даты встреч деловых партнеров супруга (вызвало почти бурю — коммерческая, трам-пам-пам, тайна! — разумеется, она обсмеяла его на ближайшем обща — в итоге Кудрявцев гоготал громче всех — лучшей фамилией там я считаю — инстинкт этнографа и диалектолога — Цыпло — “помощник Горбатого” — пояснил Кудрявцев с почтением, но больше с почтением к самому себе), она примирилась с пигментным пятнышком на левой щеке? (одно время прятала кремом) она помнит, что ей уже сорок шесть?

12.

Посвящая тот вечер Андрюше, я понимал, что, если начну с него, водяни­стое общество (большинство без понятия о Вернье) станет томиться. Было бы дурной услугой другу (хотя ему уже все равно, да и всегда все равно) — припечатать Вернье «гением квартирного масштаба» (нашлась-таки журналисточка, которая это сцедила, — всегда путаю ее фамилию, помню, начинается с «эс», но Пташинский дышал мне в ухо, что «правильно начинается с “сис”»). Я заранее знал, как прочерчу кругами к тому, чем был — для себя, а отчасти для всех его знавших — Андрей Викентьевич Вернье (1960–2006). Должен также упомянуть, что свою медитацию вслух я вел, виртуозно используя билингву: Джефф ни бельмеса по-русски, как и его спутница на пять дней в Москве — голландская дылда с коленками гандболистки — не будем посвящать в подробности супругу, у которой стирается возраст; но изрядная часть русских гостей владела английским не глубже именований брендов — вот и скачи с язычка на язычок — конечно, я ринулся вскачь.

Я начал с того, что нас собрали хозяева — душа хлебосольной Москвы (направо — поклон Кудрявцеву, лопавшемуся от счастливого жира; налево — Елене, примечая японским глазом, что скулы ее посвечивают светом лунным — сказывался контакт с хозяйственным мылом), нас, разумеется («разумеется» — мое излюбленное словцо, как вы успели заметить, что тоже, разумеется, всем разъяснил), собрал Уэда Гидзан (1891–1972) — тихий мастер — почему-то у меня выпало английское «quiet» («тихий») — мозг иной раз глохнет, как движок жигулей от резкого