Весь день этот и вечер провел он чрезвычайно грустно, послалза мной, очень волновался, долго говорил, долго рассказывал, но всё довольнобессвязно. Варвара Петровна давно уже знала, что он от меня ничего не скрывает.Мне показалось, наконец, что его заботит что-то особенное и такое, чего,пожалуй, он и сам не может представить себе. Обыкновенно прежде, когда мысходились наедине и он начинал мне жаловаться, то всегда почти, посленекоторого времени, приносилась бутылочка и становилось гораздо утешнее. В этотраз вина не было, и он видимо подавлял в себе неоднократное желание послать заним.

– И чего она всё сердится! – жаловался он поминутно, какребенок. – Tous les hommes de génie et de progrès en Russieétaient, sont et seront toujours des картежники et des пьяницы, quiboivent en zapoï[34] … а я еще вовсе не такой картежник и не такойпьяница… Укоряет, зачем я ничего не пишу? Странная мысль!.. Зачем я лежу? Вы,говорит, должны стоять «примером и укоризной». Mais, entre nous soit dit,[35]что же и делать человеку, которому предназначено стоять «укоризной», как нележать, – знает ли она это?

И, наконец, разъяснилась мне та главная, особенная тоска,которая так неотвязчиво в этот раз его мучила. Много раз в этот вечер подходилон к зеркалу и подолгу пред ним останавливался. Наконец повернулся от зеркалако мне и с каким-то странным отчаянием проговорил:

– Mon cher, je suis un[36] опустившийся человек!

Да, действительно, до сих пор, до самого этого дня, он водном только оставался постоянно уверенным, несмотря на все «новые взгляды» ина все «перемены идей» Варвары Петровны, именно в том, что он всё ещеобворожителен для ее женского сердца, то есть не только как изгнанник или какславный ученый, но и как красивый мужчина. Двадцать лет коренилось в нем этольстивое и успокоительное убеждение, и, может быть, из всех его убеждений емувсего тяжелее было бы расстаться с этим. Предчувствовал ли он в тот вечер,какое колоссальное испытание готовилось ему в таком близком будущем?

VI

Приступлю теперь к описанию того отчасти забавного случая, скоторого, по-настоящему, и начинается моя хроника.

В самом конце августа возвратились наконец и Дроздовы.Появление их немногим предшествовало приезду давно ожидаемой всем городомродственницы их, нашей новой губернаторши, и вообще произвело замечательноевпечатление в обществе. Но обо всех этих любопытных событиях скажу после;теперь же ограничусь лишь тем, что Прасковья Ивановна привезла так нетерпеливоожидавшей ее Варваре Петровне одну самую хлопотливую загадку: Nicolas рассталсяс ними еще в июле и, встретив на Рейне графа К., отправился с ним и ссемейством его в Петербург. (NB. У графа все три дочери невесты.)

– От Лизаветы, по гордости и по строптивости ее, я ничего недобилась, – заключила Прасковья Ивановна, – но видела своими глазами, что у нейс Николаем Всеволодовичем что-то произошло. Не знаю причин, но, кажется,придется вам, друг мой Варвара Петровна, спросить о причинах вашу ДарьюПавловну. По-моему, так Лиза была обижена. Рада-радешенька, что привезла вамнаконец вашу фаворитку и сдаю с рук на руки: с плеч долой.

Произнесены были эти ядовитые слова с замечательнымраздражением. Видно было, что «раскисшая женщина» заранее их приготовила ивперед наслаждалась их эффектом. Но не Варвару Петровну можно было озадачиватьсентиментальными эффектами и загадками. Она строго потребовала самых точных иудовлетворительных объяснений. Прасковья Ивановна немедленно понизила тон идаже кончила тем, что расплакалась и пустилась в самые дружеские излияния. Этараздражительная, но сентиментальная дама, тоже как и Степан Трофимович,беспрерывно нуждалась в истинной дружбе, и главнейшая ее жалоба на дочь ее,Лизавету Николаевну, состояла именно в том, что «дочь ей не друг».

Но из всех ее объяснений и излияний оказалось точным лишьодно то, что действительно между Лизой и Nicolas произошла какая-то размолвка,но какого рода была эта размолвка, – о том Прасковья Ивановна, очевидно, несумела составить себе определенного понятия. От обвинений же, взводимых наДарью Павловну, она не только совсем под конец отказалась, но даже особеннопросила не давать давешним словам ее никакого значения, потому что сказала онаих «в раздражении». Одним словом, всё выходило очень неясно, дажеподозрительно. По рассказам ее, размолвка началась от «строптивого инасмешливого» характера Лизы; «гордый же Николай Всеволодович, хоть и сильнобыл влюблен, но не мог насмешек перенести и сам стал насмешлив».

– Вскоре затем познакомились мы с одним молодым человеком,кажется, вашего «профессора» племянник, да и фамилия та же…

– Сын, а не племянник, – поправила Варвара Петровна.Прасковья Ивановна и прежде никогда не могла упомнить фамилии СтепанаТрофимовича и всегда называла его «профессором».

– Ну, сын так сын, тем лучше, а мне ведь и всё равно.Обыкновенный молодой человек, очень живой и свободный, но ничего такого в немнет. Ну, тут уж сама Лиза поступила нехорошо, молодого человека к себеприблизила из видов, чтобы в Николае Всеволодовиче ревность возбудить. Неосуждаю я этого очень-то: дело девичье, обыкновенное, даже милое. ТолькоНиколай Всеволодович, вместо того чтобы приревновать, напротив, сам с молодымчеловеком подружился, точно и не видит ничего, али как будто ему всё равно.Лизу-то это и взорвало. Молодой человек вскорости уехал (спешил очень куда-то),а Лиза стала при всяком удобном случае к Николаю Всеволодовичу придираться.Заметила она, что тот с Дашей иногда говорит, ну и стала беситься, тут уж имне, матушка, житья не стало. Раздражаться мне доктора запретили, и так этохваленое озеро ихнее мне надоело, только зубы от него разболелись, такойревматизм получила. Печатают даже про то, что от Женевского озера зубы болят:свойство такое. А тут Николай Всеволодович вдруг от графини письмо получил итотчас же от нас и уехал, в один день собрался. Простились-то они по-дружески,да и Лиза, провожая его, стала очень весела и легкомысленна и много хохотала.Только напускное всё это. Уехал он, – стала очень задумчива, да и поминать онем совсем перестала и мне не давала. Да и вам бы я советовала, милая ВарвараПетровна, ничего теперь с Лизой насчет этого предмета не начинать, только делуповредите. А будете молчать, она первая сама с вами заговорит; тогда болееузнаете. По-моему, опять сойдутся, если только Николай Всеволодович не замедлитприехать, как обещал.

– Напишу ему тотчас же. Коли всё было так, то пустаяразмолвка; всё вздор! Да и Дарью я слишком знаю; вздор.

– Про Дашеньку я, покаюсь, – согрешила. Одни толькообыкновенные были разговоры, да и то вслух. Да уж очень меня, матушка, всё этотогда расстроило. Да и Лиза, видела я, сама же с нею опять сошлась с прежнеюлаской…