– Я уже сказала, Варвара Петровна.

– Вспомни, что твоя полная воля, как захочешь, так и будет.

– Только позвольте, Варвара Петровна, разве СтепанТрофимович вам уже говорил что-нибудь?

– Нет, он ничего не говорил и не знает, но… он сейчасзаговорит!

Она мигом вскочила и набросила на себя свою черную шаль.Даша опять немного покраснела и вопросительным взглядом следила за нею. ВарвараПетровна вдруг обернулась к ней с пылающим от гнева лицом.

– Дура ты! – накинулась она на нее, как ястреб, – дуранеблагодарная! Что у тебя на уме? Неужто ты думаешь, что я скомпрометирую тебяхоть чем-нибудь, хоть на столько вот! Да он сам на коленках будет ползатьпросить, он должен от счастья умереть, вот как это будет устроено! Ты ведьзнаешь же, что я тебя в обиду не дам! Или ты думаешь, что он тебя за эти восемьтысяч возьмет, а я бегу теперь тебя продавать? Дура, дура, все вы дурынеблагодарные! Подай зонтик!

И она полетела пешком по мокрым кирпичным тротуарам и подеревянным мосткам к Степану Трофимовичу.

VII

Это правда, что «Дарью» она не дала бы в обиду; напротив,теперь-то и считала себя ее благодетельницей. Самое благородное и безупречноенегодование загорелось в душе ее, когда, надевая шаль, она поймала на себесмущенный и недоверчивый взгляд своей воспитанницы. Она искренно любила ее ссамого ее детства. Прасковья Ивановна справедливо назвала Дарью Павловну еефавориткой. Давно уже Варвара Петровна решила раз навсегда, что «Дарьинхарактер не похож на братнин» (то есть на характер брата ее, Ивана Шатова), чтоона тиха и кротка, способна к большому самопожертвованию, отличаетсяпреданностию, необыкновенною скромностию, редкою рассудительностию и, главное,благодарностию. До сих пор, по-видимому, Даша оправдывала все ее ожидания. «Вэтой жизни не будет ошибок», – сказала Варвара Петровна, когда девочке было ещедвенадцать лет, и так как она имела свойство привязываться упрямо и страстно ккаждой пленившей ее мечте, к каждому своему новому предначертанию, к каждоймысли своей, показавшейся ей светлою, то тотчас же и решила воспитывать Дашукак родную дочь. Она немедленно отложила ей капитал и пригласила в домгувернантку, мисс Кригс, которая и прожила у них до шестнадцатилетнего возраставоспитанницы, но ей вдруг почему-то было отказано. Ходили учителя из гимназии,между ними один настоящий француз, который и обучил Дашу по-французски. Этомутоже было отказано вдруг, точно прогнали. Одна бедная заезжая дама, вдова изблагородных, обучала на фортепиано. Но главным педагогом был все-таки СтепанТрофимович. По-настоящему, он первый и открыл Дашу: он стал обучать тихогоребенка еще тогда, когда Варвара Петровна о ней и не думала. Опять повторю:удивительно, как к нему привязывались дети! Лизавета Николаевна Тушина училасьу него с восьми лет до одиннадцати (разумеется, Степан Трофимович учил ее безвознаграждения и ни за что бы не взял его от Дроздовых). Но он сам влюбился впрелестного ребенка и рассказывал ей какие-то поэмы об устройстве мира, земли,об истории человечества. Лекции о первобытных народах и о первобытном человекебыли занимательнее арабских сказок. Лиза, которая млела за этими рассказами,чрезвычайно смешно передразнивала у себя дома Степана Трофимовича. Тот узналпро это и раз подглядел ее врасплох. Сконфуженная Лиза бросилась к нему вобъятия и заплакала. Степан Трофимович тоже, от восторга. Но Лиза скоро уехала,и осталась одна Даша. Когда к Даше стали ходить учителя, то Степан Трофимовичоставил с нею свои занятия и мало-помалу совсем перестал обращать на неевнимание. Так продолжалось долгое время. Раз, когда уже ей было семнадцать лет,он был вдруг поражен ее миловидностию. Это случилось за столом у ВарварыПетровны. Он заговорил с молодою девушкой, был очень доволен ее ответами икончил предложением прочесть ей серьезный и обширный курс истории русскойлитературы. Варвара Петровна похвалила и поблагодарила его за прекрасную мысль,а Даша была в восторге. Степан Трофимович стал особенно приготовляться клекциям, и наконец они наступили. Начали с древнейшего периода; первая лекцияпрошла увлекательно; Варвара Петровна присутствовала. Когда Степан Трофимовичкончил и, уходя, объявил ученице, что в следующий раз приступит к разбору«Слова о полку Игореве», Варвара Петровна вдруг встала и объявила, что лекцийбольше не будет. Степан Трофимович покоробился, но смолчал, Даша вспыхнула; теми кончилась, однако же, затея. Произошло это ровно за три года до теперешнейнеожиданной фантазии Варвары Петровны.

Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего не предчувствовал.В грустном раздумье давно уже поглядывал он в окно, не подойдет ли кто иззнакомых. Но никто не хотел подходить. На дворе моросило, становилось холодно;надо было протопить печку; он вздохнул. Вдруг страшное видение предстало егоочам: Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный час к нему! И пешком!Он до того был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее как был, всвоей всегдашней розовой ватной фуфайке.

– Ma bonne amie!.. – слабо крикнул он ей навстречу.

– Вы одни, я рада: терпеть не могу ваших друзей! Как вывсегда накурите; господи, что за воздух! Вы и чай не допили, а на дворедвенадцатый час! Ваше блаженство – беспорядок! Ваше наслаждение – сор! Что этоза разорванные бумажки на полу? Настасья, Настасья! Что делает ваша Настасья?Отвори, матушка, окна, форточки, двери, всё настежь. А мы в залу пойдемте; я квам за делом. Да подмети ты хоть раз в жизни, матушка!

– Сорят-с! – раздражительно-жалобным голоском пропищалаНастасья.

– А ты мети, пятнадцать раз в день мети! Дрянная у вас зала(когда вышли в залу). Затворите крепче двери, она станет подслушивать.Непременно надо обои переменить. Я ведь вам присылала обойщика с образчиками,что же вы не выбрали? Садитесь и слушайте. Садитесь же, наконец, прошу вас.Куда же вы? Куда же вы? Куда же вы!

– Я… сейчас, – крикнул из другой комнаты Степан Трофимович,– вот я и опять!

– А, вы переменили костюм! – насмешливо оглядела она его.(Он накинул сюртук сверх фуфайки.) Этак действительно будет более подходить… кнашей речи. Садитесь же, наконец, прошу вас.

Она объяснила ему всё сразу, резко и убедительно. Намекнулаи о восьми тысячах, которые были ему дозарезу нужны. Подробно рассказала оприданом. Степан Трофимович таращил глаза и трепетал. Слышал всё, но ясно немог сообразить. Хотел заговорить, но всё обрывался голос. Знал только, что всётак и будет, как она говорит, что возражать и не соглашаться дело пустое, а онженатый человек безвозвратно.

– Mais, ma bonne amie,[37] в третий раз и в моих летах… и стаким ребенком! – проговорил он наконец. – Mais c’est une enfant![38]

– Ребенок, которому двадцать лет, слава богу! Не вертите,пожалуйста, зрачками, прошу вас, вы не на театре. Вы очень умны и учены, ноничего не понимаете в жизни, за вами постоянно должна нянька ходить. Я умру, ичто с вами будет? А она будет вам хорошею нянькой; это девушка скромная,твердая, рассудительная; к тому же я сама буду тут, не сейчас же умру. Онадомоседка, она ангел кротости. Эта счастливая мысль мне еще в Швейцарииприходила. Понимаете ли вы, если я сама вам говорю, что она ангел кротости! –вдруг яростно вскричала она. – У вас сор, она заведет чистоту, порядок, всебудет как зеркало… Э, да неужто же вы мечтаете, что я еще кланяться вам должнас таким сокровищем, исчислять все выгоды, сватать! Да вы должны бы на коленях…О, пустой, пустой, малодушный человек!