дальше. Уже близко. Снова лестница, горит факел, бочка с водой и дверь. Деревянная, окованная железом. Три замка, но рабочий только один. Никто не имеет права прикасаться к этой двери, а чинить что-то не в компетенции владыки. Каждому своё.

Поднос на бочку, содержимое тарелки выплёскивается, окропляя яркий рисунок мутными каплями. Дверь нараспашку, пусть комната проветрится. Золотой подсвечник с дюжиной свечей — теперь здесь стало почти как днём. Вот она, конечная точка. Клетка. Узник внутри лежит на подушках, прикрыв ладонями глаза, привыкает к свету. Круглые сутки этот человек проводит в темноте, единственное сияние приходит и уходит с императором. Так и должно быть. Каждому своё.

— Опять ты не вовремя, оторвал меня от такой интересной главы, — шепчет заключённый. На его груди, завёрнутой в дорогой некогда халат, мягкий и тёплый, растянувшийся и скомкавшийся местами, лежит книга, — толстый философский трактат. Он нежится на подушках, одет дороже многих дворян, но обречён на темноту, клетку и питание один раз в сутки. Таков удел пленника императора. Каждому своё.

— Как ты читаешь в темноте? — задал давно интересовавший его вопрос повелитель, хлопоча с обедом. Кормить узника — только сам, никому такое удовольствие доверять нельзя. Тарелка с овощной похлёбкой, несколько ломтей хлеба, немного сала, колбасы, лук, маленькие зелёные яблоки.

— Я вожу пальцем по строкам, печатный станок оставляет следы, за столь долгий срок, что я здесь, можно научиться их читать. Как видишь, мне здесь совсем не скучно. — Пленник выпрямился, разминая спину. Сильные руки, крепкие плечи. Как он за столько лет умудрился не растерять свою форму? Чем он ещё занимается в темноте? — Иногда, когда сдаёт пружина или попадается слишком крепкий лист, станок выдаёт строки, абзацы, даже страницы, гладкие, как вода в пруду. И я додумываю их содержимое. Это несложно, даже интересно. Никогда не ошибаюсь.

«Бахвалится, как всегда», — подумал император. — «Давай уж, поворачивайся».

Каждый раз передёргивает. Уж сколько лет, ежедневно, в тот момент, когда узник открывает свету лицо. Такое же до мельчайших деталек, как и лик вседержавного владыки. Кроме одного исключения. У пленника была редкая нервная болезнь: он всегда улыбался. Холодно, больно, мучит его жажда или голод. Проверено. Смеющаяся копия императора… раньше это и забавляло, и пугало, и отвращало. Теперь лишь злит, невыносимо злит. Сам повелитель давно не улыбался.

— Твой повар совсем сдал, — болтает между тем соскучившийся по общению сиделец, водя ложкой по ободку тарелки. — Разве от этого можно получить удовольствие? Куда ты дел моего стряпуна? Вот это был мастер с большой буквы! Я как-то, увлёкшись, проглотил и рыбу со всеми костями, и миску с приправами вылизал… Что, всё с той же песней пришёл?

Император подошёл вплотную к решётке, взялся за неё обеими руками, сильно сжав прутья, гордо поднял подбородок, широко раскрыл глаза, облизнул губы. Как перед поединком. Ненависть кипела, бурлила с самого утра, с первых петухов. Сегодня он скажет, сегодня точно сможет взять своё!

— Ты знаешь, чего я хочу.

— Да-да, конечно, — узник уже вовсю уплетал похлёбку, разговаривая с набитым ртом. — Золотой обруч на голову, доспех по размеру и верного коня. И песни бардов в свою честь.

— Займи моё место, неблагодарный! — император упёрся лбом в решётку, просунув внутрь орлиный нос.

— Угу, да-да… Тронный зал и казна горкой… Почтение и уважение, статуя при жизни… — узник, памятуя об осторожности, отполз к стенке, не забывая работать ложкой.

— Исполни обещание, животное! — властелин, используя всё дарованное ему небесами могущество, устроил внутри клетки небольшое землетрясение. — Где моё положенное?!

— Так получи: власть, деньги, женщины! — узник вскочил на ноги и двинулся вдоль стены, изображая крестьянина, сеющего зерно. — Что, мало? Ты же об этом мечтал?

— Сам знаешь! — вопил император, вкладывая в рык всю злость и ненависть, накопленную за ночь.

— Меха, драгоценности, мечи, кареты, дворцы, книги, кони, ковры. — Заключённый упал на колени, шлёпнувшись прямо перед своим тюремщиком, и резким движением распахнул халат. — Последнюю рубаху бери, деспот! Всю кровь мою до капли, угощайся! Что я ещё могу?…

Император устало сел на старенькое кресло в углу, сложил руки на подлокотнике и опустил на них голову. Узник смотрел на него безумными глазами, отвратительно сияя неестественной улыбкой. «Хотелось бы знать, какое бы у него было сейчас настоящее выражение лица?».

— А хочешь моего первенца? — подобострастно поинтересовался пленник, подползая к решётке. — Бери, сделай милость.

— Пока ты здесь сидишь, у тебя не будет детей, — прошептал самодержец. Узник пожал плечами, успокаиваясь.

— Всё, хватит, — продолжил повелитель. Вот так год за годом, почти каждый день. Он требует положенное, а этот шут, его родной братец, ломает безумную комедию. Достало. Но каждое утро становится так тоскливо, так страшно, что ноги сами несут сюда. Что только с ним ни делай, и голодом мори, и одиночеством, и темнотой. Пытать? Но вмешивать посторонних людей в это дело не хотелось, о пленнике знал только император. «А всадить раскалённую кочергу в собственного брата… Предков бы такое не остановило, ох уж эти предки… Особенно после того, что он сделал. И в кого я такой мягкотелый?»

— Как дела в нашем отечестве? — дежурно спросил узник, кусая яблоко. — Всё также процветает?

— Богатеет и лоснится, куда денется, — хмуро ответил венценосец, посматривая на брата исподлобья.

— Яблоки-то все кислые. Сделай чтонибудь! — Несмотря даже на сей прискорбный факт, пленник продолжал корчить отвратительную гримасу фальшивой улыбки. Император неопределённо хмыкнул, брат, как ни в чем не бывало, продолжил издеваться. — Ты же всемогуч! Налоги опустил ниже некуда, войны никакой уже четыре года нет, столица ширится, и всё башни, дворцы, усадьбы на каждом шагу… Придумай же наконец, что делать с яблоками. Ну кислятина же, честное слово!

— Так какого же чёрта ты там сидишь?! Видишь, как я стараюсь, мучаюсь каждый день? Выйди, помоги родному брату.

— Неееее, — протянул улыбающийся. — Ты же сам меня сюда посадил. А ты выпусти погулять. Просто так. Ну пожааааааалуйста!

— Просто так не могу, с твоим лицом. Вдруг кто увидит, как это объяснить людям? Самодержец спятил? Да и ты же сбежишь, — почесал голову император. — Нет, ну точно сбежишь, я же тебя знаю. Соглашайся — и гуляй, сколько влезет. Давай, подумай. Там солнце, небо… Будет здорово. Ветер тёплый, птицы…

—