Часто в ее уборную вместе с Николаем заходил Великий Князь Владимир Александрович, сохранивший – к большому неудовольствию Пьерины Леньяни – с Матильдой крепкую дружбу. Пробыв с ними совсем немного времени, он давал возможность племяннику поговорить с Матильдой наедине.

Николай следовал за нею на репетиции и всегда садился в царской ложе между колоннами, она была почти на том же уровне, что и сцена. Матильда забиралась на край ложи, упираясь ногами в пол сцены, и таким образом они продолжали болтать даже во время репетиций. Николай всегда оставался до самого конца репетиции и только потом уезжал домой к обеду.

Уже на сам спектакль Николай являлся, как и подобает Наследнику, гораздо более торжественно и помпезно. Было принято еще заранее, примерно ко времени приезда Государя, выстраиваться у окон, смотревших в направлении царского подъезда, и всем вместе ожидать Государя. Он приезжал обычно в открытой коляске, с казаками на козлах и тройкой великолепных коней, улыбался в ответ на поклоны и прикладывал к козырьку руку, Мария Федоровна, сидящая в коляске подле него, кивала в знак приветствия и улыбалась. Николай ехал следом в отдельной тройке.

Во время антрактов остаться наедине в уборной Матильды не было никакой возможности: сослуживцы Николая по полку, Великие Князья и их сыновья – всем им интересно и важно было переговорить во время антракта с артистками. В уборной Матильды яблоку было негде упасть, а новые цветы поставить просто некуда – даже дощатый пол был столь тесно заставлен корзинами и вазами, что казалось это один пестрый и благоухающий живой ковер. Николаю и Матильде оставалось только переглядываться и делать друг другу тайные знаки: чуть приподнимать – якобы недоуменно – плечи, незаметно покачивать головой или делать «страшные» глаза. Еще немного, и они начнут показывать друг другу язык – дразниться, как в детстве.

Незадолго до окончания летнего сезона они решились на вылазку и разработали в этих целях хитроумный план: после спектакля Николай должен был вернуться вместе с Государем во дворец, поужинать, а сразу после повторно отправиться в театр, и не верхом, а на своей тройке – чтобы забрать там ожидающую его Матильду. А далее они вдвоем должны были прибыть в Преображенский полк к барону Зедделеру, куда отдельно от них в то же примерно время прибыла бы и Юля. Там они могли бы, наконец, мило провести летний вечер, отужинать в близком и тесном кругу, никого не стесняясь и не прячась. Из незнакомых их увидел бы разве что сослуживец Зедделера гусар Шлиттер, который, конечно же, не осмелился бы болтать лишнее.

Матильда должна была ожидать Николая в театральном парке. Туда она и отправилась. Время белых ночей давно миновало, аллея была пустынна в это время суток, огни в трехэтажном здании театра погашены, и вокруг не было ни души. Пока остальные артисты ужинали дома в компании родных и возлюбленных, приходили в себя после спектакля и радовались чудному вечеру и друг другу, Матильда как неупокоенная тень столбом стояла посреди пустой аллеи и чувствовала себя персонажем Гоголя – только совсем не панночкой из «Тараса Бульбы».

Было тихо. Ей то и дело мерещились то тени, то скрип ломающейся ветки, а то и шаги.

Матильда так долго, пристально и упорно всматривалась в глубь аллеи, что в конце концов ей показалось, что где-то левее от дерева отделилась чья-то невысокая тень. Она поспешно сделала несколько шагов по направлению к воротам, и снова застыла в нерешительности.

И ведь главное – не скажешь никому, что она здесь делает, и никого не попросишь составить ей компанию. Да и некого попросить – она здесь совершенно одна.

«Ладно, хорошо – рассуждала Матильда, чтобы отвлечь себя от мыслей обо всех призраках, домовых и русалках, историй, о которых она знала предостаточно благодаря их кухарке. – Ладно. Сама себя не воспитаю, никто меня не воспитает, так и умру… невоспитанной. Предположим, предположим, что мне не страшно. Это я сейчас вру – мне страшно. Но если я буду врать себе о том, что бояться мне вовсе нечего и что на самом-то деле я не боюсь, в конце концов, я поверю в собственную ложь и таким образом в самом деле перестану бояться, и… ой, мамочка!»

Ее кто-то тронул за плечо! Кто-то пеший и явно не Николай. Она попыталась закричать, но все было как во сне самой худшей разновидности – в кошмаре. Когда ты силишься убежать и не можешь сдвинуться с места, пытаешься закричать, а вместо этого задыхаешься и не издаешь ни звука.

Незнакомец оказался всего лишь театральным капельдинером, заметившим, что любезная Матильда Феликсовна все не уходит домой и битый час мерзнет одна посреди пустого парка.

– Вы с ума сошли, так людей пугать, – обрушилась на него Матильда почему-то шепотом. Тем не менее, она попросила молодого человека подождать вместе с ней.

Наконец, в темноте послышался ззвон колокольчиков тройки Николая. Оказавшись в коляске, Матильда так крепко его обняла, что он замер, растроганный ее порывом.

– Ники, ты меня спас!

– От кого, Малечка? – с улыбкой спросил он, приподнимая ее за плечи, скорее в защищающе-бережном, чем собственническом жесте.

– От… призрака пустого театра, – серьезно сказала она.

Николай прыснул, Матильда же продолжила свою мысль: «Звучит, конечно глупо, но знаешь, Ники… нет ничего страшнее опустевших помещений. Все уходят, и все становится ненужным, замирает, понимаешь? Ты уходишь и забираешь с собой жизнь…»

Последняя фраза прозвучала двусмысленно. Матильда чуть отстранилась и поспешила взять себя в руки.

Николай помолчал, потом сказал совсем другим тоном – веселым, уверенным: «А что если нам перед нашим званым ужином немного покататься? Только мы вдвоем, а? И все Красное Село в нашем распоряжении».

…Они неслись по пустынным дворам веселой беспокойной тенью, быстрее, быстрее, вверх и вперед, и это тоже было похоже на полет, будто бы они летели параллельно земле, низко, почти что с нею соприкасаясь, оставляя за собой след гулкого эха.

Матильда смеялась тем самым смехом, какой бывает у человека, полного отчаянья наполовину с оптимизмом: как будто может и не быть никакого «завтра», есть только «здесь и сейчас», и – пан или пропал, семи смертям не бывать, а одной не миновать – и все едино.

Потом, сидя рядом с сестрой на импровизированном пиршестве, Матильда, казалось бы, участвовала в оживленном разговоре, про себя же она снова и снова переживала каждое мгновение этой скачки-полета. Она не имела представления, что ждало ее впереди, более того – она запрещала себе об этом думать, мудро понимая, что только так, только приучившись постоянно находиться в состоянии здесь и сейчас, она сможет защитить себя от тревоги и тоски и, что более важно, уберечь от них, как она и обещала Государю, – ее Николая.

Но вместе с тем Матильда отчего-то ясно осозновала, что чтобы ни готовила им жизнь – эта ночь быстрой и отчаянной езды останется первой и последней в их жизни.

Последний спектакль сезона закончился по традиции грандиознейшим галопом. Матильде жгло глаза от подступающих слез: лето прошло. Их с Николаем ждала осень, а вместе с нею и мучительная неизвестность снова замаячили на горизонте.