Во время поклонов она искала глазами Николая, но его место в царской ложе было пустым. Не оказалось его и где-либо в зале.

«Не думай о плохом, лги, продолжай лгать как можно более старательно: все хорошо. И тогда ложь сбудется», – твердила себе Матильда, направляясь после финального спектакля к себе в уборную.

Она с аккуратной злостью плотно закрыла за собою дверь, повернула для верности ключ в замке и, не глядя на заполнившие все помещение цветы, прижалась спиною к двери, прикрыв глаза. В такие минуты, закрывая глаза, она часто видела перед собою Николая, улыбающегося ей кротко и ласково, всепрощающе, глядящего ей в глаза с обещанием бессмертия и защиты. Но в этот раз она не только представила себе его образ, но и услышала голос, столь же болезненно ласковый, как и вгляд его светлых глаз.

– Маля…

Голос повторил ее имя снова.

Она открыла глаза.

Николай действительно был здесь, в комнате. Он стоял в тени возле открытого окна и смотрел на нее мучительно-ласковым взглядом. Видимо, именно так – через окно, подойдя со стороны царского подъезда, он и очутился в уборной.

– Не говори ничего, не говори, – отчаянно зашептала Матильда, делая шаг навстречу – ничего нет, мира нет, спектакля – больше нет, есть только мы, ладно?

Николай кивнул, молча гладя ее волосы, укрывая ладонями ее горящие щеки. Матильда закрыла глаза, и ей показалось, что они снова куда-то летят, только на этот раз вниз – падают, падают, падают.

Великий балетмейстер Мариус Иванович Петипа был так же знаменит, как и всевластен. Если уж кто и мог решить, получит ли Матильда, наконец, главную роль в новом сезоне, то только он.

Готовилась постановка «Эсмеральды», солисткабыла еще не утверждена. Не склонная к вере в знаки и суеверия Матильда была чисто рационально убеждена, что если кому-то из русских балерин и исполнять эту роль, то только ей: пресса давно уже нет-нет да и прохаживалась по поводу ожидания дебюта блистательной Кшесинской-младшей, но самое главное – именно эта роль прославила обожаемую Матильдой Вирджинию Цукки. Матильда же, выучив и переняв за эти годы у Цукки все, что только было можно вообразить, упорно экспериментируя при этом над синтезом итальянской экспрессии и плавной лиричностью русской и французских школ, занимаясь помимо репетиций сразу с двумя педагогами, просто не представляла себе, что кто-либо, кроме нее, способен более отдаться этой роли.

Несмотря на то, что Мариус Иванович знал русский язык крайне плохо, изъяснялся он почему-то решительно только на нем, и, чтобы понять созданный им язык и привыкнуть к нему, артисткам приходилось прикладывать чуть ли не столько же сил и стараний, ровно как и постановке в крайне сжатые сроки какого-нибудь незнакомого двухактного балета.

Загадкой оставалось и то, как гениальный балетмейстер умудрился настолько не понять и не привыкнуть к русскому языку, столько лет прожив в России.

Репетиции проходили примерно так: Мариус Иванович, укрывшись своим неизменным клетчатым пледом наподобие римской тоги, с заранее подготовленным четким планом в руке, являлся в зал и, стремительными шагами прохаживаясь взад-вперед, демонстрируя план артисткам, комментировал его в обычной своей манере:

– Ты! Ты – на я, – произнося «я» он для наглядности указывал пальцем на себя или даже хлопал по укутанной пледом груди ладонью, – и продолжал свой инструктаж. – Во-о-т. Ты на я – а я на ты, потом ты – на твой (указывая при этом на дальний край сцены), потом ты на – мой! (под «мой» имелся ближний к Мариусу Ивановичу край). Ясно?

– Ясно, Мариус Иванович, – отвечали артистки. Они давно привыкли к его манере изъяснения и всем сердцем любили его и уважали за ясный ум и отточенный профессионализмом талант.

К нему с просьбой об «Эсмеральде», набравшись храбрости и предварительно отрепетировав, и обратилась Матильда.

– Ясно, ясно, да… – произнес, задумчиво покачиваясь на носках (совсем как Николай), Мариус Иванович. Он внимательно выслушал все Матильдины аргументы и доводы, но продолжал задумчиво вглядываться в глаза Матильды, будто силясь что-то для себя понять.

– Маля, а ты любил?

К артисткам он всегда обращался на «ты».

Матильда перевела дыхание почти что со вздохом облегчения.

– Мариус Иванович, дорогой, конечно! Я влюблена, я люблю. И я любима, – восторженно прошептала она.

Балетмейстер продолжал внимательно и чуть сурово вглядываться в свою подопечную.

– А ты страдал?

– Конечно, нет, – не раздумывая ответила Матильда. Вопрос показался ей неуместным и диким. Разве страдание – не полная противоположность любви?

– Нет, – покачал головой Мариус Иванович, – Эсмиральда – нет.

Ласково глядя на обескураженную Матильду, он постарался объяснить ей свою позицию: это хорошо, что она не страдала, по человеческим меркам это, бесспорно, хорошо. А для артистки – плохо. Пусть Матильда снова придет к нему, когда она поймет, что есть страдания в жизни человека, пройдет их и примет их, уцелеет в этом опыте и станет сильнее. И тогда она сможет быть Эсмеральдой. Медеей. Офелией и Джульеттой. Еленой Троянской и не дождавшейся Одиссея Пенелопой. Марией Магдальской и Жанной д’Арк. А пока она просто Матильда.

От этого разговора у Матильды остался неприятный осадок.

Тем не менее, Петипа дал ей ее первый балет в этом же сезоне, спустя месяц после того памятного разговора. Но до этого Матильде предстояло решить еще одну тяжелую задачу, которая грозила обернуться страданиями почище тех, что перечислял ей балетмейстер: Николай должен был вернуться из очередной заграничной поездки, и, хотя они никогда об этом не говорили напрямую, Матильда явственно понимала, что встречаться у нее дома, при родителях, более не допустимо.

Матильде пора было съезжать.

Мама – тоже женщина, она поймет. И уж если кто что-то и знает о страданиях, так это она: похоронившая первого мужа, нашедшая в себе силы полюбить снова, танцевать, любить жизнь и воспитать в этой любви тринадцать детей! О, мама понимала Матильду. Но тут таилась и обратная сторона – вместе с тем мама не сможет не переживать за свою младшую дочку, и что бы Матильда ни сделала, ее страдания всегда будут и мамиными страданиями, и Матильда тут была не властна. По крайней мере, она могла представить себе объяснение с матерью, а вот с отцом – с отцом не могла.

Выросшая во внимательной заботе и любви, получавшая от отца лишь поддержку и ласку, Матильда любила Феликса Ивановича безумно. Как даже в воображении проиграть себе этот чудовищный разговор? Папочка, мне необходимо жить теперь отдельно. Чтобы спать с человеком до брака, вернее, именно с тем, кто не женится на мне никогда. Ты только не расстраивайся, это идет вразрез со всеми строгими принципами, которые ты соблюдал всю свою жизнь и которым ты научил меня, и не принимай близко к сердцу, твоя маленькая крошка тебя очень любит….