на осколки и подумала, что сама не знает, куда девать сервант. И вышла из комнаты, оставив контейнер на узорчатой салфетке.

Уля оторвала взгляд от лодочек. Прежде она и не замечала, что нос у правой потрескался… или это случилось уже после удара по зеркалу? Она медленно выдохнула. Запрокинула голову, придержала руками юбку и опустилась обратно на пол. Ей нужно было подумать. Подумать о чем-то кроме люков и шахты.

Попробовать остановить лифт? Открыть двери и молиться, чтобы этаж был достаточно близко? Но что, если она сделает хуже? Прямо как сейчас, когда не осталось даже зеркальной Ули – только множество ее маленьких копий в углу.

«Не пытайтесь самостоятельно выбраться из лифта». Это ведь писали на памятках не просто так? Но что делать тем, кто уж точно не может ни с кем связаться? Знают ли вообще снаружи, что с лифтом что-то не так? Вызвали ли техников, пожарных, военных?.. Парочку теологов на всякий случай и, может быть, психиатра? Или Уля была права, подумав о том, что для остальных все по-прежнему, и лифт давно приехал на первый этаж, открыл двери и проглотил новых пассажиров?

Лифт спускался. Настроение Ули, казалось, уже ударилось о дно своей возможной шкалы, отскочило от него и теперь не знало, куда себя деть.

* * *

Где-то между одной вечностью и второй вечностью Уля, кажется, сошла с ума.

В этом не было ничего удивительного. Ничего потрясающего тоже.

Она и прежде сталкивалась с сумасшествием: одна из ее соседок была библиотекаршей в летах. В периоды ремиссии она исправляла надписи в лифте (привет, ирония), а в острые выбегала на лестничные клетки в одном пальто и кричала о дне, когда все вокруг пожалеют о том, что не соблюдают Правила. Именно так, с большой буквы. Рукописные копии этих Правил она иногда вывешивала в подъезде, но совершенно впустую: языка, на котором они составлены, не знал никто. Может быть, даже сама библиотекарша.

Уля жалела соседку, когда ее увозили врачи – каждую весну и осень. В переходные сезоны у всех немного отъезжала крыша, ничего удивительного. Но бывали и другие моменты: когда соседка с чувством сгружала содержимое своего мусорного ведра под двери живших неподалеку. Наверное, в отместку за то, что те срывали расклеенные по стенам Правила. Может, именно из-за них все и пошло наперекосяк? Когда-то давным-давно у Ули был шанс выучить их, понять и принять, но она всё профукала, и теперь призрак библиотекарши с листочком филигранно выписанных Правил нависал над ней дамокловым мечом. Может, вечность в лифте была расплатой, но не такой, о которой Уля думала прежде. Может, это была первая ступень на пути к безумию.

Как бы то ни было, Уля начала слышать голоса. А в этом ведь не может быть ничего хорошего вне зависимости от того, где ты находишься: в обычном лифте или в том, который и не думает останавливаться.

Они шептались в опасной близости от ее уха – может, прямиком в мозгу. Мелькнула мысль, а не диктуют ли ей те самые Правила? Может, и у библиотекарши все началось так же одним погожим летним деньком, когда она сидела в прохладном читальном зале и раскладывала новенькие журналы по стопкам?

Всё как по учебнику: сначала Уле показалось, что кто-то разговаривает прямо за створками. Она словно слышала очень эмоциональный монолог, но ловила только интонации и высокие ноты. С тем же успехом этот кто-то мог петь. Как часто сумасшедшие вообще слышат чужое пение? И что ему в таком случае аккомпанирует? Музыка сфер?

Уля пробралась поближе к дверям, чуть пошатываясь – не от усталости, нет. По крайней мере, не от физической. Отметила, что боли совсем не осталось – даже тупой. Даже ее эха. И прижалась ухом к прогалу между створок.

Монолог не стал громче. Он словно звучал из-за толщи воды, Уля не могла разобрать ни слова. Зато ей вдруг представилось, что лифт падает в Марианскую впадину. В темноту океана, которая на каком-то там километре становится такой непроницаемой, что не отличить от космоса. Давление – и глубоко в воде, и высоко в воздухе – готово тебя разорвать. Гравитация работает как надо. Но не в случае Ули.

Она никогда не хотела стать космонавтом, но исследовать родную планету – это было бы интересно. Пробираться по полным опасностей – и красоты – джунглям, по колено в снегу, по пояс в мутной соленой воде, видеть прекрасное даже в самых страшных местах… Находить то, что никто никогда не находил. Видеть то, чего никто никогда не видел. Неисследованных мест на планете оставалось все меньше, но даже теперь, когда Уля выросла, мир таил столько загадок!

Марианская впадина казалась привлекательнее, чем посмертие. Или сумасшествие. Хотя, увидь Уля таящиеся в темной воде ужасы, вернулась бы она на поверхность прежней? Или все-таки на пару градусов безумнее?

Уля еще несколько минут вслушивалась в интонации, пытаясь хотя бы по ним понять, о чем так увлеченно щебечет невидимый незнакомец. Он почти убаюкал ее, а потом… переместился.

Уля чуть не упала, следуя за ним, перепрыгнув через кружку и горку осколков, схватившись за поручень. Она вернулась к створкам. Голос сделал круг, но более понятным не стал. Через три забега по периметру лифта Уля вдруг заметила, что в одном из углов слышимость лучше. Конечно, может, это ей лишь показалось, но сейчас она готова была хвататься за любую вероятность.

Она застыла прямо над кучкой зеркальных осколков и затихла. Собственное дыхание… Неразборчивое бормотание. Вот бы уловить хоть слово… Хоть одно слово, которое помогло бы ей понять, что происходит. Или заставило бы думать в нужном направлении.

Уля вспомнила, с какой ясностью слышала все, что говорили люди, заходящие в лифт на восьмом этаже ее старого дома. Если была при этом в ванной. Чужие голоса отскакивали от кафеля, а Уля могла закрыть глаза и вообразить, что она бестелесна и всемогуща. Способна слышать чужие мысли и справляться с этим.

Голос – точнее, один из голосов – вдруг оборвался. Только тогда Уля поняла, что их вообще-то было два, просто они звучали настолько похоже, словно один человек решил устроить словесную перепалку с самим собой. Или, наоборот, очень конструктивный разговор. Или рэп-батл, – Уля могла бы гадать до бесконечности.

Второй голос продолжал говорить. Тише. Еще тише. На мгновение Уле показалось, что ее зовут по имени. Она вздрогнула, отпрянув. И пропустила момент, когда голос резко замолчал, словно его оборвали на полуслове.

Уля сползла