вспомнила, что больше их не увидит. Она старательно отводила взгляд от гробов – ей хотелось запомнить их другими. Ей много чего хотелось, но больше всего – справедливости. Ведь она была хорошей девочкой. Но горе случалось даже с теми, кто всегда поступал правильно.

Уля поняла, что мир несправедлив, в один из беззаботных весенних дней, когда пряталась от дождя под детской горкой. Ей было сколько… тринадцать? четырнадцать? Ни за что не вспомнить, почему мысль эта накрыла ее именно тогда, вместе с теплым ливнем. Может, это был долгий процесс, начавшийся давным-давно, когда она рассказала матери о сарае на краю обрыва – а та завалила ее вопросами, на которые Уля не могла ответить. Она могла только плакать и тонуть в стыде. В сарае пахло пылью и полынью, и она помнила этот запах куда яснее, чем голос мальчишки, который зажал ее в углу. Он мало что успел сделать – тогда Уля и не понимала, чего он вообще хочет. Но она запомнила, как вдруг почувствовала себя абсолютно невесомой – и словно пропала из того маленького сарайчика. Быстрый громкий шепот опалял не ее тоненькую шею. Длинные пальцы с обгрызенными ногтями впились не в ее крошечное плечо. Она помнила только запах, который переплелся потом с громкими вопросами матери. Вопросами, которые она больше никогда, никогда не задаст.

Иные вещи становились понятными – и измеряемыми – только по прошествии времени. Сложно было судить, особенно сейчас, когда Уля пребывала в нигде. И не знала, вернется ли в привычную реальность.

За дверьми шумели этажи. Уля старалась не думать, что это может быть обманка. Бетон, железо и стекло придавали ей уверенности. Уверенности в том, что где-то за ними все еще светит солнце. У Ули вдруг перехватило дыхание, как бывало в те моменты, когда новая страница книги ударяла катарсисом закономерности, какой не бывало в реальности, а фильм добирался до эмоциональной точки, и на фоне надрывался саундтрек, проникающий куда-то глубоко, в самую суть.

Солнце.

Оно ведь все еще существовало, и было ярче лифтовых лампочек, и было больше, теплее и страшнее всего. В том числе самой Ули. Какая разница, что происходит с ней здесь, пока где-то там все еще восходит и заходит солнце? Уле так нестерпимо захотелось искупаться в его лучах или хотя бы посмотреть на него сквозь покрытое пятнами офисное стекло, что из глаз хлынули слезы. Горячие и такие соленые, что защипало кожу. Слезы осознания. То ли того, как велик мир, то ли своего в нем ничтожного места. Слезы от невыразимого чувства причастности, которое ощущаешь иногда, подняв взгляд на падающий снег и улыбаясь непонятно чему.

На мгновение лифт словно исчез. Кажется, Уля даже почувствовала на коже солнце… А потом она пошевелила рукой, задела один из осколков, поранившись, – и реальность обрушилась на нее новым водопадом механического шума.

Уля вскочила и ударила по створкам рукой. Одна ладонь соскользнула и нарисовала на них четверть алого круга. Слезы, как и лифт, не желали останавливаться, и Уля злобно прищурилась. Она надеялась, что те, кто за ней наблюдает, испытывают хоть какое-то подобие потерянности. Проявляют хоть каплю эмпатии.

Сквозь слезы высыхающая на створках кровь походила на кусочек граффити. Уля отняла руку, прижала ее к груди и вспомнила все те рисунки на стенах гаражей, мимо которых спешила каждое утро на работу. За год она выучила их наизусть. Вела им учет. Улыбалась, завидев новый. Останавливалась рассмотреть особенно детализированный. Бесплатная галерея на свежем воздухе, чья-то гордость, чей-то гнев, чьи-то драгоценные черты жизни – все в цветных линиях на стенах, которых еще через пару лет может тут уже и не быть. Новый район высоток рос, поедая артефакты прошлых лет – старые ландшафты, леса, поля и болота, деревянные дома и железо захоронений. Почти не давясь.

Уля отвернулась от дверей, утерла лицо тыльной стороной руки и снова попыталась успокоиться.

Выдох, выдох, вдо-о-о-ох, вы-ы-ы-ы-ыдох.

Двери открылись.

Уля слышала это так же ясно, как биение собственного сердца и глухое гудение выживших лампочек под потолком. Они сделали это так тихо и так зловеще, что Уле не хотелось оборачиваться. Даже после того, как она услышала странный стук, похолодела и запоздало поняла, что это, должно быть, упала ее обувь.

Какая глупость! Именно из-за такой глупости она снова упустит шанс выбраться из этой затянувшейся шутки без панчлайна. Что, если кто-то только этого и ждет? Что, если это единственный ее шанс?

Уля обернулась. За открывшимися дверьми были стены. И окна. Очень знакомые, выкрашенные в светло-желтый стены. И такие же знакомые пластиковые окна. Уля опустила взгляд: выложенный какой-то новомодной плиткой пол (божились, что не раскрошится в ближайшие пару лет!) тоже был на месте.

Двери не спешили закрываться, а Уля не спешила выходить. Что-то все-таки было… странно. Не так, как в вечно спускающемся чуть ли не в ад лифте, но все же…

Уля замерла у самого края кабины. Опустила взгляд и прищурилась.

Если она очень постарается, то разглядит мерцающие в шахте лампочки. Может быть, даже темные резиновые канаты. Или не резиновые, но очень на них похожие. Или такое можно провернуть только в доме, который куда старше тебя самого?

Но офисный лифт был новеньким. С иголочки. Никаких расшатанных панелей, выжженных кнопок, дырок в неожиданных местах… И никакого шанса заглянуть в шахту.

Темная лодочка упала так, что теперь ее пятка оставалась в лифте, а носок – на этаже.

Давай же, Уля. У тебя теперь только одно направление. Вперед.

Уля заправила за ухо прядь волос. Кровь шумела в ушах, словно она только что пробежала несколько километров, или слишком долго пробыла в сауне, или засиделась на лавочке в парке, забыв, как коварно полуденное солнце…

Экран над панелью с кнопками не вспыхнул знакомыми красными цифрами. Осколки зеркала все так же лежали в углу. Лодочка звала Улю в дорогу. И Уля сделала шаг. Прямиком в свою несчастную обувь, той ногой, которая пестрела длинной стрелкой на колготке.

В лифте погас свет. Уля подпрыгнула, ударилась правым боком об открытые створки и оказалась на этаже.

Вне лифта.

Уля шумно втянула ртом воздух. Лампочки в кабине снова включились, а потом начали поочередно мигать. Смотреть на лифт снаружи было так… невообразимо странно. Уля пригнулась и попыталась аккуратно глянуть на лифтовый потолок. Ей почему-то казалось, что она увидит целое зеркало. И, может, бедную зеркальную Улю, которая выбраться не смогла.

Она сделала осторожный шаг вперед, а потом замерла, осознав, что