После осмотра допрос снова продолжился. Но вел его уже не полицейский, а прокурор.

4–11 июля 2002 года

Спустя несколько дней после авиакатастрофы

Юберлинген, Германия

Маркус Альвайер был гробовщиком в четвертом поколении. Он, можно сказать, вырос в морге. Ведь похоронами занимались и дед, и отец. Смерть всегда была частью его жизни, и Маркус давно научился держать с ней дистанцию. Он сочувствовал чужому горю, но не переживал о судьбе тех, кого постигла утрата, и уж тем более не оплакивал их покойников.

С Виталием Калоевым все было иначе. Его глубокое горе тянуло за собой в бездну безысходности всех, кто находился рядом. Маркус не смог справиться со слезами, когда Виталий достал из холодильной камеры завернутую в простыню девочку. Он держал ее на руках, обнимал, целовал, гладил по волосам и что-то шептал, как сказала Майя, по-осетински. Калоев прощупал каждую ее косточку, чтобы узнать, какие травмы получила его Принцесса. Он плакал и кричал. Не в силах смотреть на это, Маркус вышел на улицу, но крик Виталия был слышен и там. Он голосил так, что водители проезжавших мимо машин в испуге притормаживали.

А на следующий день в похоронное бюро привезли останки Кости. Маркус уговаривал Виталия не смотреть на него. Тело мальчика было сильно изувечено. Калоев, конечно, не послушал. Увидев сына, стал биться головой о стену с такой силой, что разбил себе лоб. Гельмуту пришлось звать на помощь полицейских, дежуривших на улице, чтобы не дать Виталию убить себя.

И в первый раз за все эти дни Гельмут, до сих пор казавшийся железным, вдруг тоже сломался. Он плакал, вытирал слезы кулаком и все время кивал: «Я понимаю тебя! Я понимаю тебя!»

Накануне вечером у Гельмута умер отец. Его госпитализировали еще в день катастрофы. Брат и сестра, неотлучно дежурившие у больничной койки, упрекали Гельмута: «Почему ты не с нами?! Папа может умереть в любой момент!» Однако полицейский понимал, что, сидя рядом со своим отцом, он ничего не может изменить, а Виталию мог помочь. Именно поэтому Гельмут продолжал работать и никому не говорил об «особых семейных обстоятельствах». Он несколько раз в день звонил в больницу, справлялся о состоянии отца у лечащего врача, а накануне вечером после опознания Дианы наконец смог навестить его.

Отец словно ждал. Он пришел в себя, когда Гельмут взял его за руку.

Отец умер через несколько минут. Сестра закричала: «Ты идиот, Гельмут! Зачем ты это сказал? Зачем ты отпустил его?!» Он не стал объяснять, что считает такую смерть счастьем. Его отец прожил длинную жизнь. Вырастил детей и увидел внуков. Чего еще хотеть от жизни? И разве это трагедия в сравнении с тем, что пережил Виталий и другие родители, потерявшие в катастрофе своих детей?!

Сестры там не было, она не видела изувеченных тел детей, не смотрела в глаза их матерей и отцов, не слышала, как рыдают после смены пожарные и полицейские, выносившие останки людей из обломков самолета. Она не знала и не понимала, какой страшной и несправедливой может быть смерть. Так разве можно было бы ей объяснить, почему уход отца он не считал трагедией?

Когда Гельмут прощался с Виталием у морга, он не стал ему говорить, почему не сможет больше сопровождать его. Не хотел, чтобы он чувствовал себя виноватым, да и просто добавлять неприятных эмоций.