Деревенские одним тюком не ограничились. Мой домишко продолжал заполняться едким белесым дымом. Я замоталась мокрым платком, спрятав волосы, и вооружилась маленьким ножичком для сбора трав.

Разве с таким грозным оружием можно выстоять против разъяренной толпы. Плюнув на все, я отбросила нож и покрепче перехватила древко метелки.

Петух. За мной, согласно загадкам дивьего народца, должен был прийти петух. Как же я не догадалась? Красный петух — так в некоторых селах называют огонь, пожар.

Крестьяне пришли, чтобы меня спалить заживо. Вот уж не ожидала, что казнить меня будут обычные жители Злейска. Почему-то я думала, что главная опасность сейчас — инквизиция. За ними ходила дурная слава. И в таком случае я хотя бы знала, за что меня волокут на костер. Инквизиция всегда оглашала приговоры, даже если у них не было доказательств и весомых аргументов против жертвы.

А деревенские линчевали меня просто так, за здорово живешь. Ведьма?! Как будто они не знают с самой зимы, что в лесу живет подозрительная тетка, продающая на редкость эффективные отвары и обереги. Почему раньше их все устраивало, а теперь поднялся целый бунт против меня?

Все эти мысли пронеслись в моей голове в один миг, и после них осталась лишь звенящая, отчаянная пустота. Я посмотрела на окно. Сбежать? А если заперто? А если меня уже ждут под окном с вилами наперевес. Я вспомнила, как безвольно обвисло тело моей матери, насаженное на копье инквизитора и вздрогнула.

Перед глазами встала мутная пелена. Мое сердце вновь забилось, и это было в тысячи раз больнее, чем когда оно просто висело тяжестью в груди, окаменев. Мое тело пронзила судорога, и когти на пальцах словно стали длиннее.

Я сжала зубы и досчитала до десяти, контролируя каждый вдох и выдох. Немного успокоившись, я вышла на крыльцо, замотанная в платок и с метлой наперевес. Ни дать ни взять настоящая ведьма из сказки.

— Что вам нужно? — надсадно прохрипела я.

Благо, дым уже забил мои легкие, и притвориться больной не составило труда. Горло адски першило, а глаза слезились, словно в них песка насыпали. Я вышла поближе к крестьянам, чтобы дым не клубился передо мной.

Ночью стало холоднее. Я в один момент замерзла на ветру в тонкой сорочке, только старая изодранная шаль согревала меня. Она и разгорающийся костер за моей спиной.

— Вакулина жена как проснулась, сразу прокричала что-то про травницу, — сказали в толпе. — Вот и пришли.

— Отвечать будешь, — произнес другой голос. — За поступок свой.

— Я сняла проклятье Дива, — прохрипела я, — и за это меня решили сжечь?

— Полноте про дивьих людей! Все видели, как ты в печную трубу полезла, Вакулиной женой оборотившись.

Люди согласно загалдели. Их недобрые взгляды говорили о надвигающейся буре. И вряд ли мне удастся их переубедить. Я открыла рот, собираясь убедить их отпустить хотя бы “племянницу”, но не успела произнести ни слова. На пригорке появились новые люди. Одна из фигур стремглав кинулась вперед, пролетела сквозь толпу и врезалась в меня. Мы вдвоем повалились на траву и кубарем покатились вбок, с холмика к колодцу.

Я кое-как остановила нас, вырвав из земли пару пучков травы во время неудачных попыток. Теперь мы лежали рядом друг с другом: я и пухленькая женщина с безумной улыбкой в платке цвета небесной лазури. На шее у нее болтался широкий кругляш из черненого серебра, сделанный под старину.

— Благодетельница наша! — всхлипнула женщина.

— Сынок-то мой все убегал и убегал, никак поймать не могла. Ножки-то маленькие, всего-то полгодика назад бегать выучился, а столько прыти! Уж я Славку-то звала и звала, — продолжала она. — Да все никак! Уже гляжу, ямка впереди, вот-вот бухнется, а тут услышал меня! И пелена будто с глаз спала. Увидела я, что посреди Чащи стою, хотя до того будто по огороду бегала. А впереди могилы, как есть говорю, две могилы разверстые. Страх на меня напал! Схватила я сыночка-то и побежала, куда глаза глядят. Уж лучше в Чаще заблудится, чем у тех могилок подмоги ждать. Светлобог миловал, скоро людские голоса послышались. Нас добрые ребята кликали, к ним и выбежала. А они и говорят: как так, ты тут с сыночком? Вакула же с тобой дома остался, не далее как три часа назад с тобой говорили. Как поняла я, что с мужем ведьмовское отродье сидит, так и лишилась чувств. Успела лишь вымолвить, кто меня из колдовского плена вызволил. Ох, тетушка!

Заливаясь горючими слезами, женщина кинулась мне на шею, продолжая сыпать подробностями жуткого плена. Я неловко похлопала ее по плечу, совершенно растерявшись. А рядом с нами уже занималась соломенная крыша моей избушки. Кажется, кто-то из деревенских додумался обождать с сожжением травницы, поэтому домишко споро потушили, сбив куски соломы. Правда, на крыше уже появилось обугленное тлеющее пятно, но это мало кого волновало.

Меня. И только.

Я решила ко всему относиться философски. Подумаешь, не разобрались и решили сжечь. С кем не бывает. У инквизиторов так вообще по сто раз в году такое случается и ничего. Спокойно себе занимаются отловом ведьм и всяких темнобожьих порождений. Сжег невинного, так и что? Теперь и вовсе ведьм на костер не отправлять? Ошиблись и ошиблись. Теперь чего бубнить-то?

Я честно пыталась себя успокоить, но чем больше думала об этом, тем сильнее закипала. Конечно, Вакула и его жена были не виноваты. А деревенские из благородных побуждений ко мне с факелами пошли, не ругать же их за гражданскую сознательность?

А то, что из-за них мог погибнуть невинный человек, это так.

Я стоически вытерпела всю череду невнятных извинений и путанных объяснений, почему они подложи под дверь спящей женщине тюк сена и подожгли. Затем приняла мешочек денег от Вакулы. Внутри оказалось серебро.

— Мне чужого не нать, — хрипло сказала я. — Трав я потратила на серебрушку, крышу мне залатают за двадцать медяков.

Я взяла две серебряные монеты, а остальное впихнула в руки растерянной паре. Рядом с ними мялась перепуганная Гленна с отцом под руку. Йозеф был мрачнее тучи, но в разговоры не влезал. Только после моего решения вернуть деньги он вмешался:

— Возьми плату не за травы, Ада, а за жизни человеческие.

— Тьфу ты, — фыркнула я. — Кто ж жизнями человеческими торговать станет? Это не по моей части. За травы взяла, за крышу взяла. И за ваши пляски с факелами взяла, чтоб неповадно было. А то, ишь, удумали! Возраст у меня не тот, сердце слабое… Почитай, за отвар себе взяла. Золотая вода она завсегда пригодится, а запаса у меня нет. На продажу думала, ан-нет! На себя потрачу…

Продолжая бурчать что-то невнятное, я пошаркала к избушке. За спиной было подозрительно тихо: ни гомона голосов, ни шагов уходящих деревенских. На пороге я обернулась и грозно посмотрела на толпу:

— Ишь ты! Чего стоите? Неча смотреть, как я спать иду. Небось племяшку угоревшую отпаивать еще. Идите-идите.